Готовность номер один
Шрифт:
Занятые учебой, мы, однако, тотчас же выпустили из виду этот не совсем обычный приказ и больше о нем не вспоминали. И вот сегодня, шагая утром строем в столовую, мы видим на центральной улице городка стайку необычно одетых девчат. Они в серых каракулевых кубаночках с красными звездами и, я бы сказал, в довольно элегантных пальто примерно из такого же сукна, как и военные шинели, в черных ботинках.
Когда проходим мимо девушек, они стараются казаться очень занятыми друг другом. Замыкающий строй Мотыль вдруг командует вполголоса:
— Равнение налево!
Строй повертывает
— Р-разговорчики! — предупреждает грозно старшина и дает нам отворот от столовой за то, что плохо прошли. Придется спеть песню, чтобы умилостивить Тузова. Запевает, как всегда, Бордюжа своим превосходным чистым фальцетом. У столовой Тузов распускает строй. Подзывает Мотыля, чтобы сделать ему внушение, а нам приказывает заходить в помещение.
Мы уже приканчиваем картошку с селедкой — сегодня вегетарианский день — и приступаем к чаепитию, когда гуськом входят девушки, сопровождаемые дежурным по части. Разговоры смолкают. Взоры всех, кто сидит за столами, обращаются к вошедшим. Они все в одинаковых платьях с погонами, острижены большей частью коротко, а одна из них, с медалью на груди, оставила только маленький чубчик и похожа на задиристого мальчишку-подростка.
Дежурный проводит потупивших взоры девушек к столу для солдат и сержантов сверхсрочной службы, где для них уже поставлены миски с едой.
Ребята моментально приходят к заключению, что девушки мировые и с ними стоит «начать спаиваться».
Первые сведения о девушках мы получаем от писаря строевого отдела Шмырина. Они направлены сюда военкоматом по их просьбе и будут работать фотолаборантами, планшетистами, диспетчерами, телефонистами, фельдшерами и радиотелеграфистами. От него же мы узнаем, что для проведения занятий с ними назначены лучшие офицеры и сержанты.
Страница тридцать седьмая
Сегодня Шмырин сообщает мне такой «фактум», что я чуть дара речи не лишаюсь. В нашем полку пожелала служить Калерия.
— Ну что ты на это скажешь? — спрашивает он с обличающей усмешкой, — вот тебе и шпионка. Я, между прочим, очень детально познакомился с ее личным делом, когда готовил учетно-послужную карточку. Могу тебе в знак дружбы сказать по секрету о ней все по порядку. Родители у Леры погибли в войну во время блокады Ленинграда, были военными врачами. Ее вывезли оттуда грудным ребенком. Росла в детском доме. После окончания техникума ее послали работать на фабрику. Получила две грамоты за хорошую работу, а за одно рационализаторское предложение — премию. Ну что еще? Комсомолка. Была членом заводского комитета ВЛКСМ. Это ты и сам знаешь. Вопросы будут?
— Будут, — говорю, едва сдерживая себя, — чего же ты мне, мягко говоря, морочил голову?
Теперь ее поведение во время нашей последней встречи представлялось мне с другой стороны, было понятным и вполне оправданным.
— Она, как мне кажется,
— Иди ты со своей психологией!
— Хорошо, пойду, — отвечает писарь, считая себя явно обиженным. — Каждому свое. Но имей в виду, Артамонов, ты тоже хорош. Или, может, нет? То-то. А по-моему, так: сделал ошибку — найди смелость признаться и исправить ее. И я это сделал с откровенностью, на которую немногие способны. Так что скажи мне огромное спасибо.
— Что ты сделал?
— Извинился перед Калерией. За тебя.
— Как это?
— Очень просто. Объяснил ей вполне популярно, что ты по недоразумению думал о ней. Сказал, что вышла опечатка, и, как говорили древние, спас твою душу.
— Ты с ума сошел! — кричу я. — Как теперь я посмотрю ей в глаза! Что она скажет мне?
— А ты меньше всего думай о себе. Надо быть, выше этого. Главное — бдительность. Готов это повторить.
— Что ты заладил: «Готов это повторить». — Я просто был убит сообщением Шмырина. Зарезан без ножа. Мог ли я после этого подойти к ней?
Уже после обеда я и сам убеждаюсь в том, что Лера в армии. Вот она идет по обочине дороги с новыми подругами на занятия, держа в руках толстую тетрадь в дерматиновом переплете. Серая, из искусственного каракуля, кубанка чуть сдвинута на затылок, так что спереди виднеется начало прямого пробора в черных блестящих волосах. Волосы закрывают уши. На смуглых щеках румянец. Военного покроя пальто ловко сидит на ее высокой фигуре. Девушки возбужденно разговаривают, смеются.
Я быстро поворачиваю за угол дома. Смотрю на девчат из своей засады, будто трусливая собачонка. Нет, Лера не заметила меня. Продолжает что-то рассказывать, жестикулируя свободной рукой с голубым перстеньком.
Мимо девчат проходит полковник Турбай. Они дружно и шумно приветствуют его, словно старого знакомого, но не по-военному, не прикладывая руки к головному убору. Он останавливается и говорит с ними о чем-то веселом, потому что они смеются, поправляет на голове у Леры кубанку и идет дальше. Девчата оглядываются, словно школьницы, тепло улыбаются. Они еще души не будут в нем чаять. Командира полка у нас уважают все до единого, уважают за его сдержанность, за особую, я бы сказал, врожденную интеллигентность и внимательность ко всем без различия.
После этой встречи не нахожу себе места, работа валится из рук, разговаривать ни с кем не хочется. Проклинаю Шмырина. Думаю, как поступить, что предпринять, чтобы загладить свою вину. Но так ничего и не могу придумать.
Страница тридцать восьмая
Меня назначают дежурным по стоянке. Буду находиться возле самолетов. Я отвечаю за них и за все оборудование стоянки нашей эскадрильи до тех пор, пока не сдам свое хозяйство часовым. Утро выдалось довольно морозным. Стоять на месте холодно, хотя я в теплой куртке и в ватных брюках, и к тому же только что плотно позавтракал. Что там ни говори, а Бордюжа был прав, сказав однажды: