Грань бездны
Шрифт:
Мешкать с отъездом было нельзя. Но у монаха имелся в западной Атлантике еще ряд срочных и неотложных дел, поэтому он не смог сопровождать Томаса в его путешествии на Восток. Однако отправлять контейнеры без охраны было нельзя. И посланник разослал голубиной почтой две депеши: одну – в Аркис-Парамарибо, где в этот момент находился старый друг ордена Убби Сандаварг, а другую – в Гексатурм, чтобы супремо-селадор Кэрью выслал навстречу грузу отряд всадников. Им предписывалось присоединиться к нам сразу за Срединным хребтом и сопроводить нас до Гибралтара, но, в отличие от северянина, с этими защитниками
А пока табуит рассылал сообщения и ожидал на них ответ, Макферсон истратил почти весь свой аванс на наем лучшего из шести обнаружившихся в Аркис-Сантьяго перевозчиков. И я, несомненно, был бы польщен выбором Томаса, не сделай он меня в итоге врагом Владычицы Льдов. Причем врагом куда более злостным, нежели был для нее сам Томас. Дорожащий каждым днем, он спешил изо всех сил. И все-таки дон Риего-и-Ордас оказался расторопнее, чем ожидалось. А здоровье Макферсона – не настолько крепким, чтобы пускаться с ним даже в короткие путешествия на бронекатах, не говоря уже о переездах через Атлантику…
К сожалению, конец нашего великолепного обеда в храме Чистого Пламени омрачило одно досадное обстоятельство. Ничьей вины в этом не было, хотя Тамбурини и корил себя за то, что он должен был предвидеть нечто подобное и сократить срок нашего пребывания на станции ради нашей же пользы. Но, увлекшись беседой, гранд-селадор утратил чувство времени и заставил нас вновь удостовериться, какая пропасть пролегла между нами и Брошенным миром.
Первому об этом пришлось вспомнить Гуго. Еще не допив кофе, Сенатор нервно заерзал, покрылся потом и болезненно поморщился. Но едва я собрался поинтересоваться, все ли с ним в порядке, как он бросил нам «Excusez-moi!», торопливо встал из-за стола и, зажимая рот ладонью, поспешил в уборную, мимо которой мы проходили на пути в столовую.
«А нечего было просить добавки после каждого блюда, мсье любитель пировать на халяву! – подумал я, провожая глазами де Бодье. – Ну да ладно, с кем не бывает. Никто от такой беды не застрахован».
Последняя моя мысль оказалась пророческой. Не прошло и минуты, как подобная неприятность постигла Убби. Стойкий к боли и лишениям, это мучение он терпеть не захотел. И, также попросив у хозяев прощения, направился вслед за механиком. Правда, в отличие от него, северянин покинул столовую с подчеркнутым достоинством: без спешки и с невозмутимым лицом.
Нездоровая, однако, тенденция.
Я посмотрел на Долорес. Она нахмурила брови, поджала губы и нервно барабанила пальцами по столешнице. Моя Радость – женщина благородного происхождения, но она – не жеманная барышня и не станет сидеть, скрипя зубами, если ей вдруг приспичит в туалет. И все же, судя по скованности Малабониты, рассказ Тамбурини волновал ее все меньше, а мысли об уборной – все больше. Да и я, глядя на товарищей, тоже начал ощущать в животе подозрительное бурчание, вряд ли сулившее мне спокойный послеобеденный отдых. А когда оно усилилось, меня бросило в жар и мой лоб покрылся испариной, пришлось признать, что мне тоже не придется гордиться перед экипажем своей стойкостью к райской пище.
– Кажется, господа, я начинаю злоупотреблять вашим терпением и нам с вами пора ненадолго прерваться, –
Глава 22
Рассказывая мне полмесяца назад о своем восемнадцатилетнем сыне Дарио, перед тем как нас с ним познакомить, гранд-селадор описал его характер достаточно правдиво. Тамбурини-старший не преувеличил достоинств Тамбурини-младшего и не преуменьшил его недостатки, что для отца было бы простительно. Но нет, глава ордена отзывался о своем отпрыске без прикрас, с прямотой истинного табуита, чем поначалу слегка меня обескуражил. Впрочем, когда выяснилось, зачем он вообще завел об этом речь, его внезапное откровение перестало выглядеть странным и неуместным.
И вот по прошествии двух недель я стоял на мостике и глядел, как сын гранд-селадора и пятеро других монахов стаскивают с «Гольфстрима» разрезанные на части двадцать девять пустых иностальных контейнеров. Не знай я доподлинно, кто из этой шестерки Дарио Тамбурини, сроду не догадался бы, что он здесь присутствует. И не потому, что он работал наравне со всеми рука об руку. Даже внешне этот парень не походил на коротышку-отца. Худой и высокий, с большим орлиным носом, коротко остриженными темно-русыми волосами и синими глазами, Дарио явно весь пошел в мать (если, конечно, гранд-селадор нам не солгал и это был его родной сын). О которой мне было сообщено лишь то, что она скончалась во время его трудных родов.
Братьев и сестер у него не имелось. И поскольку мальчик родился под куполом «Инфинито», по закону ордена этому ребенку предстояло посвятить свою жизнь служению в храме Чистого Пламени. Против чего Тамбурини-старший, разумеется, не возражал. Наоборот, делал все возможное, чтобы в будущем Дарио оправдал оказанную ему по праву рождения честь. Воспитание из сына высокообразованного жреца науки превратилось для его отца в дело чести, с чем он, на мой взгляд, в целом справился.
Парень и впрямь был умен не по годам и впитывал новые знания как губка. Что доказал практически сразу же, как только очутился на «Гольфстриме» согласно распоряжению отца.
– Прошу меня простить, если моя просьба противоречит вашему уставу, шкипер, – обратился ко мне Тамбурини-младший после того, как он и пять других селадоров взошли на палубу и доложили о своем прибытии, – но пока мы не отправились в путь, мне очень хотелось бы изучить ваш Атлас. – После чего счел нужным пояснить, зачем ему это понадобилось: – Видите ли, все те шкиперские карты, какие имеются в Гексатурме, устарели как минимум лет на пятнадцать. А вы наверняка располагаете сегодня самым последним изданием Атласа, ведь, по вашим словам, переоснащение этого бронеката велось по приказу самого дона Риего-и-Ордаса.