Грехи наши тяжкие
Шрифт:
Довольный, вытирая влажные губы, выходит из подсобки.
«Спасибо, Аня», — бросает он на ходу.
И так, наверное, продолжалось не один год. Бились бутылки не только с портвейном, но и с наливкой, даже с водкой. Гришка процеживал водку и пил. И до того увлекся этим питьем, что стал нарочно бутылки бить — и доказывает Ане, будто разбил случайно. А сам с ящиком чуть на ногах держится. Раза два, а то и больше на Аниных глазах падал, с ношей-то.
Был скандал: в райпотребсоюз его вызывали.
Гриша платил убытки.
А Гришка продолжал пить.
Из райпотребсоюза его скоро уволили. А выпить с самого утра он уже привык. Побегав так, с места на место, Гришка стал определяться пастухом в соседние деревни. Пас он коров и у них в Загорье. Пас два или три лета кряду, и Прасковья хорошо знала его: не раз вот так, как сегодня, суетилась, стараясь ублажить его.
Высокий, с испитым лицом, в телогрейке, прожженной не в одном месте, Гришка поутру выгонял коров в луга (луга тогда еще были) — и мучительно тягостен был для него день. День ожидания вечера, когда он наконец-то снимает с себя мокрую или, наоборот, тяжелую при жаре телогрейку, войдет в избу и увидит на столе бутылку и закуску, и миску горячего борща. Чаще Гришка не мог выдержать день. Не выдержав, он всякими правдами и неправдами находил денег на «портвешок». Если не находил денег, то сцеживал молоко у какой-нибудь коровы и продавал туристам, которые летом ходят по берегу Оки.
Заполучив рубль, он тут же посылал в деревню подпаска.
Выпив, Гришка быстро пьянел. Он ложился где-нибудь в тенечке, подстилал под бок телогрейку; солнце размаривало его, и он засыпал. Случалось, засыпали они оба, и подпасок тоже. Коровы разбредались. Как-то они зашли в овсы, переели, был падеж. Бабы пошумели меж собой да и отказали Гришке.
С тех пор Прасковья и не слыхала ничего о нем — о Гришке-то Воскобойникове.
А он, оказывается, жив-здоров и даже к земле возвращаться надумал.
23
— Вон отец идет. Его и пытай, будет ли меняться, — сказала Прасковья, вставая навстречу мужу.
Вошел Игнат. Он поздоровался с сыном, снял с головы картуз и повесил его. Без картуза он казался еще меньше и старше своих лет. Обширная залысина покрыта сбившейся прядью волос.
— Как она — жизнь-то?
Игнат прошел в чулан, загремел рукомойником.
— Да ничего, — отозвался Леша. — Вот, батя, уговариваю мать, чтобы вы переезжали в город.
— А чего, — вытирая руки полотенцем, Игнат вышел из кухни. — По мне — хоть сейчас.
Присев на коник, Игнат стянул
— Я не шучу, пап, — сказал Леша.
— И я не шучу, — отозвался Игнат. — Поедем, мать? Хоть напоследок поживем горожанами. А то работа и работа. Каждый день — одна ругань.
— С кем это ты не поладил? — спросила Прасковья.
— Известно, с кем ругаемся! С зоотехником вашим. Сейчас заскочила — злая. Куда, говорит, пустую телегу везешь? Это значит, что я мало зеленой массы положил. Больше косить надо. А не спросят, где я ухитряюсь каждый день ее косить.
Помолчали.
— Болтают, снимать хотят нашего председателя, — заговорила Прасковья. — Из-за этих промыслов.
— Без Тихона Ивановича все в хозяйстве прахом пойдет. Тем более уходить на пенсию надо.
Отец сел к столу. Прасковья подала обед и ему. Некоторое время только и слышно было постукивание ложек о края тарелок.
Мужики ели. Леша продолжал хлебать щи, черпая по полной ложке. Прасковья мельком взглянула на сына, снова подумала, что Зинка ленится ухаживать за ним. Сын небось хватает что попало, есть всухомятку. Но мать ничего не сказала — только собрала морщинки возле губ.
Игнат ел не спеша, то и дело дул на ложку. Он не боялся горячего — просто у него было плохо с зубами: своих было мало, а вставленные доктором разжевывали плохо.
— И с кем же ты надумал меняться? — Игнат пристально поглядел на сына.
— С Гришкой Воскобойниковым.
Прасковья вновь засмеялась. Игнат же погасил свою улыбку и, чтобы показать, что принимает Гришку всерьез, сказал:
— А чем он думает заниматься, живя в селе?
— Пастухом хочет проситься.
— Его, может, и не возьмет Варгин, — сказал Игнат.
— Гришка решил бросить пить. — Леша похлебал щи и, пока мать накладывала ему в тарелку жареную картошку со свининой, рассказывал: — Говорит: почему пью? Дом стоит на таком месте. А изба его и вправду у самого винного магазина, — заулыбался Леша. — Говорит, с утра заходят дружки, то один зайдет, то другой. Зовут опохмелиться. А в деревне, говорит, совсем брошу пить. Наймусь коров пасти — весь день на воздухе. Один буду, без подпаска. Гришка почему-то уверен, что и бабы его опять примут.
«Горбатого — могила исправит»? думала Прасковья, чуть заметно ухмыляясь.
Леша не видел этой улыбки матери; он взял из рук ее тарелку с картошкой, помолчал, разглядывая: жирная картошка или не особо? Не особо, есть можно.
— Мало того, — продолжал он. — Гришка надеется, что Варгин не откажет ему. «Писатель» надоел Тихону Ивановичу.
— Как бы не так. — Прасковья засмеялась. — Да Тихон Иванович ни за что не расстанется с дядей Сашей. Он у него как дятел в лесу — санитаром работает. Как где на ферме непорядок, так сигнал ему. А уж луга эти, где можно стадо накормить, никто лучше дяди Саши не знает.