Грехи юности
Шрифт:
— Мамочка, — заплакала Маура. — Мамочка, пусть он уйдет!
— Кто, детка? Кто?
Чуть отстранившись, она взглянула дочери в лицо. Та показывала на Чарльза.
— Прогони его! — молила Маура.
Чарльз хмуро поглядел на мать и дочь.
— Я подожду в вестибюле, — проговорил он и вышел за дверь.
Джесс повернулась к Мауре.
— Малышка, что случилось? — снова спросила она.
— Это он во всем виноват!
— Кто? Папа?
— Да! — воскликнула Маура.
— Что он тебе сделал? Ну говори же, малыш!
— Прошлой ночью… Вчера, когда тебя не было дома…
Ей
— Прошлой ночью… Ой, мамочка, это было ужасно!
Он сказал… что я ему больше не дочь… что я сломала ему жизнь… — Она задыхалась от рыданий. — Что он никогда не сможет смотреть в глаза своим друзьям, если я не сделаю аборт. Ой, мамочка, больно!
— Шш… деточка, потерпи, все будет хорошо. Где у тебя болит, милая? Запястье?
— Я не смогла себя убить…
Нагнувшись, Джесс поцеловала Мауру в щеку.
— И слава Богу! Ты же знаешь, я не смогла бы жить без тебя!
— Ой, мамочка! Прости меня! Прости меня, пожалуйста! — И вдруг она вскрикнула от боли. — Мама! Мне больно!
— Где, детка? Где?
— Живот! У меня болит живот! Ребенок!
Джесс выпрямилась.
— Я сейчас приведу доктора! Подожди.
Она выбежала из комнаты и тут же натолкнулась на человека в белом халате.
— Моя дочь! Она беременна! С ней что-то происходит!
— Там? — спросил врач, указав пальцем в сторону процедурного кабинета.
— Да, быстрее, пожалуйста!
— Подождите здесь.
— Доктор…
— Сестра! — не слушая ее, крикнул врач куда-то в глубину коридора. — Сестра Хейвемен! Палата «Си». Срочно!
И толкнул дверь. Женщина в белом халате, проскочив мимо Джесс, бросилась за ним.
Джесс осталась в одиночестве — хрупкая женщина в вечернем туалете и бриллиантах, с темными кругами под глазами и с такой болью в сердце, какой она никогда не испытывала. Самоубийство… Ее дочка пыталась покончить с собой… Ей вспомнился гроб с телом матери, усыпанный белыми орхидеями. Она не стала вскрывать себе вены, она умерла, приняв смертельную дозу лекарств и запив их виски. Она никогда не стала бы действовать бритвой — к чему заливать весь пол кровью… Джесс пыталась переключиться на что-то другое, но никак не могла. Интересно, как выглядела мама, когда она умерла? Где ее нашли? Лежала ли она в постели на белоснежных простынях, закрыв глаза, будто спокойно спит, положив голову на высокую подушку? А может, упала на пол со страданием и ужасом на изящном лице?
Острая боль пронзила Джесс, она схватилась за грудь.
О Господи! К чему эти воспоминания! Ведь не о матери сейчас идет речь, а о дочери, которая пыталась оборвать свою драгоценную жизнь.
— Что происходит? — послышался за спиной голос мужа. — Они что, отпускают ее?
Джесс круто обернулась.
— Убирайся отсюда! — бросила она. — Ты уже достаточно натворил!
Он попытался обнять ее за плечи.
— Пойдем в вестибюль, Джесс. Посидишь, успокоишься. Ты слишком возбуждена.
Джесс с отвращением отшатнулась.
— Возбуждена?! И ты смеешь мне это говорить? Ах ты, ничтожество! Это все из-за тебя…
— Ну-ну… Не так
— Это почему? Боишься, что нас услышат? Что кто-то вдруг узнает правду про нашу замечательную, идеальную семью? Поймет наконец, что на самом деле ее не существует?
— Еще одно слово, и я уйду!
— Вот и прекрасно. Убирайся!
К ним подошла сестра.
— Простите! Вам придется подождать в вестибюле. Мы не можем позволить вам нарушать покой наших больных.
Джесс кивнула, едва сдерживая слезы.
— Извините, — пробормотала она и пошла к вестибюлю.
Чарльз последовал за ней.
В вестибюле она присела на синюю клеенчатую кушетку и невидящим взглядом уставилась в маленький телевизор. Он работал слишком тихо, но Джесс было все равно: происходящее на экране ее не волновало.
— Продолжим нашу увлекательную беседу, — предложил Чарльз, садясь рядом.
— Мы уже все сказали друг другу.
— Нет, не все. — Голос его понизился до шепота. — Уверяю тебя, каким бы подонком ты меня ни считала, я не хочу, чтобы моя дочь умерла.
— Она не умрет, Чарльз. Она пыталась перерезать себе вены на одной руке, но это ей не удалось. Видимо, этот паршивый ген, о котором ты говорил, в нашей семье не так силен, как тебе кажется.
— Джесс, прошу тебя…
— Чарльз, — не слушая его, продолжала Джесс, — мы женаты с тобой двадцать лет. Тебе не приходило когда-нибудь в голову, что все эти годы ты только критиковал меня? Попытался ли ты хоть раз понять меня? Подумал ли, что я такой же человек, как и ты, со своими мыслями и чувствами? По-моему, единственное, для чего я тебе была нужна, это создавать фон, на котором ты выглядел бы достойно, чтобы показаться окружающим примерным семьянином. Все это сплошная показуха! Когда ты по-настоящему нужен мне или детям, тебя нет рядом. Тебе нет до нас дела, Чарльз Ренделл. Мне стыдно, что ты мой муж.
Голос ее звучал так сдержанно, что Джесс с трудом узнавала его.
— Не понимаю, о чем ты говоришь? — обиделся Чарльз. — Я всегда был здесь, рядом с тобой, с детьми.
— Где это — здесь? Ты имеешь в виду физическое присутствие? — Джесс горько усмехнулась. — Этого недостаточно, Чарльз. И никогда не было достаточно. Тебя никогда не волновали неприятности, случавшиеся время от времени в нашей семье, ты всегда предоставлял мне самой разбираться и улаживать дела: когда твой старший сын избил мальчишку-первоклассника, вдвое меньше его ростом, когда Тревис пытался стащить у Мауры из коллекции монет двадцатипятицентовики. Ты никогда не спрашивал меня о моем ребенке, — неторопливо добавила она. — Не интересовался тем, чего мне стоило отказаться от него.
— Так вот, оказывается, в чем дело? В этом проклятом ребенке!
— Этот, как ты говоришь, проклятый ребенок, Чарльз, живое существо, которое я впустила в этот мир точно так же, как и твоих детей. Я любила этого ребенка, Чарльз, как любила и его отца. А тебе на это наплевать. Наплевать тебе и на ту боль, которая до сих пор сидит у меня внутри.
— Мне об этом известно.
В этот момент в коридор выполз какой-то старик. Подойдя к телевизору, он сделал звук погромче, отхлебнул что-то из своей чашки и снова вернулся в холл.