Губернатор. Повесть и рассказы

Сургучев Илья

Так, может быть, и бог? У короля — картины, у бога — корона. На что ему ночью корона? И он говорит кому-нибудь из ангелов:

— На землю идет ночь. Покажи людям бриллианты моей короны. Пусть смотрят всю ночь. К утру собери.

Если ангел любит людей и не ленив, — он покажет, он рассыплет перед людьми все бриллианты. Их так много, что даже на небе тесновато. Тогда люди говорят:

— Какая прекрасная ночь!

Иногда ангел не особенно любит людей — тогда он покажет не все бриллианты.

А иногда и сам бог разгневается. Иногда люди очень много нагрешат

за день — и скажет:

— Ангел! Не показывай в эту ночь этим дуракам мою корону!

Тогда по небу ползут тучи. Тогда небо темно. Тогда воет ветер.

…Но как томителен, когда в первый раз полюбишь, летний день! Как далек вечер!

VI

Вот и оно, утро, чудесное, прохладное.

Нужно поблагодарить бога за сны. Снами человеческими заведуют на небе два ангела: один — белый, любящий людей. Другой — темный, не любящий людей. Первый — показывает человеку: дворцы, моря, все страны, прекрасных юношей, цветы, поднимает человека на воздух и несет его над землей; поит его удивительными винами и кормит удивительными фруктами; говорит о любви. Человек проснется и думает:

«Как коротка ночь! Сегодня сны были прекрасные. Спасибо тебе, нянька-ночь! Как ты хороша!»

…Сидит Еленучча и читает книгу. Прекрасно пишет поэт о любви. Что такое поэты? Ангелы, посланные богом на землю, как в ссылку, в наказание. Поди-ка поживи среди людей: нелегкое дело!

Пришел отец с пристани.

«Всегда он какой-то особенный, когда приходит с пристани», — думает Еленучча.

В это время он особенно мягок, и его обо всем можно просить, и он, что обещает, все сделает: купит новую шляпу, даст денег на ленты, обещает свести в кинематограф.

Он красив в этом сюртуке и бархатном жилете. Кудри его причесаны на один бок и, мягкие, шелковистые, колышутся, лишь дохнет ветер. Старик строен и высок, и еще хорошо блестят его взволнованные глаза.

Еленучча смотрит па него и улыбается:

— Ты чего смеешься? — спрашивает он, устало присаживаясь к ней, на красный диван.

Пристань — далеко: шел пешком, чтобы насладиться своими думами.

— Я не смеюсь, — улыбаясь, отвечает Еленучча.

— Коли не смеешься, то чему ты улыбаешься? — говорит отец.

Как усталы его глаза!

— Улыбаюсь я от радости, что ты у меня красивый.

— Красивый?

— Красивый. Согласись сам: приятно иметь красивого отца.

— Приятно? — и отец делает непонимающее лицо, — Почему приятно?

— Я не знаю, почему, — отвечает Еленучча. — Быть может, потому, что люди могут сказать: у красивого отца — красивая дочь.

— Ах, вон оно что? Ты говоришь так, будто ты большая Да, может быть, ты и в самом деле большая? — спрашивает Манфред слегка взволнованно. — А ну-ка привстань! — Бегает тут девчонка Еленучча, всем мешает, во все дела впутывается. А может быть, девчонка уже растаяла и получилось что-нибудь другое?

Еленучча не встает — ей стыдно. Она прижимается к Отцу и тихонько говорит:

— Видишь мои волосы? Это твои волосы. Они так же вьются, как и у тебя. А когда

я смотрю в твои глаза, то вижу себя, как в зеркале.

Старик усмехается, лукаво смотрит и обнимает дочь, как самую любимую.

— Уже коробочка с хитростью открылась, — говорит он, — уже начинается в тебе женщина. У тебя есть ленты красные и синие. Вероятно, уже понадобились зеленые? Ты стояла перед зеркалом и решила, что будет неплохо, если около черных бровей будет болтаться зеленая тряпочка? Или постой, постой, я начинаю думать другое. Быть может, сегодня в кинематографе идет хорошая картина?

— На афише написано: «Любовь матери», — отвечает Еленучча.

— Тебе, значит, хочется посмотреть «Любовь матери»?

— Хочется, конечно, — отвечает Еленучча, — но я вовсе не для этого говорю. Просто ты красивый. Ты мне нравишься. Мне кажется: живи ты в Риме, тебя бы взяли охранять короля.

Старик прислоняет голову к спинке дивана, глаза его закрыты; лицо — усталое, и думы, сладкие и любимые, текут, видимо, в его мозгу. Стоит около него светлый ангел. Сидит он так долго, потом медленно идет к себе и через полчаса— неузнаваем. На нем — старая серая жакетка, старые туфли, глаза как будто стали не такими большими, воротник не повязан галстуком и голос — неприятный и дребезжащий.

— Опять вино в чулан отнесли? — кричит он то направо, то налево. — Опять хлеб засох? Опять этот старый черт не принес молока? Опять забыли немцу из двадцать третьего номера счет написать? Что это такое, а? Черт бы вас всех подрал, а? Закрывать отель, что ли? а?

И ходит он кругом, и швыряет со стола книги, и не подвертывайся в это время к нему под руку важный Пасквалино.

Подошел к отцу темный ангел.

Еленучче делается скучно, и она скоренько убегает в сад.

…Есть ли еще на земле где-нибудь такая скука: когда милый ушел и нет его уже давно, — часа четыре?

Вяло пошла в свою комнату.

Ах, как все надоело! Этот туалет, эта маленькая, такая чистенькая кровать, этот гардероб. Она открывает его, — там висит все белое. Вот платье первого причастия, вот другое: в нем она провожала в путешествие новобрачную Катанью.

А в нижнем ящике? Стой! И Еленучча радостно открывает его. Там — куклы. Как могла она забыть их, своих друзей? Как они все это время плакали без воздуха, без света, голодные, никем не приласканные. Вот — Мария в красном платье и в туфельках, — они немного ей широки. Вот Энрико. О! Энрико красавец, с черными усами, будущий берсальер.

Прежде Энрико был простым мальчишкой, который на пристани приставал к иностранцам, становился на руки и просил сольди. Теперь Энрико вырос, он влюблен в Марию или, быть может, в Анну? — он, видимо, кокетничает с ней, важно в темноте крутит ус…

— Но почему же ты сейчас не смотришь на Анну? — спрашивает Еленучча, — Почему ты теперь на меня вылупился? Разве я лучше Анны? А? Посмотри, какая Анна? Ну, посмотри же, глупый! Тебя скоро отдадут в солдаты. Ты будешь бравый берсальер. Ого? Ну-ка? Как ты будешь ходить? Анна! Смотри, как ходит твой берсальер. Смотри, как он отдает честь генералу…