Гвардейские залпы
Шрифт:
Я решительно повернулся.
– Вот что! Давай-ка я с тобой индивидуально "Директиву об отношениях советских воинов с населением" проработаю. Чувствую, ты мне наколбасишь тут!
– Ладно, не надо, - сник Федотов.
– Сам помню. В дверь постучали. Вошел один из служителей, сносно говоривший по-русски:
– Пани хозяйка просит разрешения прийти до пана офицера.
– Прошу!
– сказал я, торопливо натягивая сапоги.
С легким кокетливым поклоном и улыбкой вошла хозяйка:
– Может, пан офицер согласится спуститься в гостиную. Его ждет
Вот уж чего я совсем не ожидал. И зачем я ему понадобился? Я спросил, в чем дело.
– Пан ксендз преклоняется перед величием российской армии и хочет сказать об этом сам пану офицеру.
Вот как ловко завернула хитрющая старушонка. "Преклоняется..." Попробуй после этого отказаться.
– Ну, раз очень...
– я с неохотой кивнул. "Ничего страшного, если и посижу несколько минут с этим ксендзом. Интересно, что он там будет гнуть. И Крюков и Чепок тоже бы, наверное, сходили", - старался я себя успокоить.
Вслед за хозяйкой я сошел вниз. Навстречу поднялся ксендз, пытливо взглянул мне в глаза и неожиданно протянул руку для пожатия. Потом он взмахнул широченным рукавом, приглашая садиться.
Я молча сел, и хозяйка захлопотала, придвигая чашечку с кофе и бисквиты, которыми до этого угощался "святой отец".
Приняв непринужденный вид, я взглянул на ксендза. Совсем не старый, лет за тридцать, не больше. Ростом с меня, а в плечах куда пошире. Макушка бритая блестит. Я решил первым не заговаривать.
Священник не спеша наполнил тонкие рюмки:
– За успехи великой русской армии и Войска Польского!
Я с изумлением поднял свою рюмку.
– За здоровье маршала Сталина!
Разве можно было иметь что-нибудь против такого тоста?
Оказалось, ксендз неплохо владеет русским языком. Как-то мягко выговаривая слова, он принялся мне рассказывать о Польше и ее культуре, Мицкевиче, Шопене и Сенкевиче, Копернике и Склодовской. Потом перешел к исторической дружбе между польским и русским народами.
Я опасливо, но со вниманием слушал его, а про себя думал: "Поливай, поливай, чертов иезуит! Нас ты не сагитируешь!.." Мне очень хотелось сказать ему что-нибудь сокрушительно-антирелигиозное, но ничего путного в голову не приходило.
Так мы и сидели, а ксендз время от времени подливал в рюмки. Наконец он начал собираться.
– Надо идти посетить других прихожан - так он мне объяснил.
Я, в свою очередь, склонил голову к плечу и, приложив ладонь к щеке, показал, что лучше всего ему идти спать.
Ксендз весело закивал.
Мы встали. Хозяйка с восхищением заметила, что вот так, когда мы стоим рядом, то польский ксендз и русский офицер чем-то похожи друг на друга. Это было уже слишком.
– Макушку только осталось побрить!
– ответил я ей, засмеявшись, чтобы было понятнее, пошлепал себя по затылку. Официальная встреча была, как я считал, успешно завершена.
Когда я вернулся в комнату, Федотов крепко спал. Сон мой разогнало, ложиться не хотелось, и я надумал прогуляться и осмотреть город. По дороге
От вокзала к центру города вели грязноватые проулки с невысокими домами, сновал трудовой люд, женщины с кошелками. Вдалеке дымили заводские трубы, и мне захотелось отыскать и осмотреть завод нашего хозяина, чтобы сравнить, как же работают у нас и у них. Ведь теперь я уже немало разбирался в этом. Но где находится его завод, я не знал и решил отложить свое посещение до следующего раза, а пока неторопливо шел к центру Жешува. Не было заметно разрушений, следов бомбежки, о том, что идет война, напоминали лишь многочисленные армейские грузовики, проносящиеся по улицам, да солдаты и офицеры, как ни в чем не бывало гулявшие по городу. В основном это были работники тыловых служб - интенданты, ремонтники, медики. У многих на погонах были авиационные эмблемы - в этом районе стояли части дивизии Покрышкина. Я с любопытством посматривал по сторонам. Все-таки заграница!.. На перекрестке центральной городской улицы маячила знакомая указка: "Хозяйство Пакельман", и теперь я уже знал, куда мне идти. Если привокзальные улицы никак нельзя было назвать чистыми, то здесь, в центре, был порядок. Тротуары тщательно разметены. Более степенно и нарядно выглядели поляки. Наверное, это были чиновники и торговцы. Стучали высокими каблучками кокетливые горожанки. Прошло несколько монахинь.
И когда я на противоположной стороне улицы неожиданно заметил Катю, то не очень и удивился, как будто так и должно было быть. В аккуратно подогнанной шинельке, в меховой, чуть сдвинутой набок шапке, она горделиво шла по тротуару. Все-таки красивее наших женщин нет! Прохожие - мужчины и женщины, оборачиваясь, глядели ей вслед. Катя, казалось, ни на кого не смотрела, но меня увидела сразу. Такая же изумленная улыбка, как тогда, в зале, радостный взмах руки. Мы горячо поздоровались и медленно пошли в ту сторону, куда она направлялась.
До позднего вечера мы проблуждали с Катей по городу, ни на минуту не умолкая, - говорили о Москве, О том, какая жизнь настанет после войны. Потом зашли в госпиталь, и я познакомился с их грозной начальницей - майором Пакельман. По рассказам девушек еще под Выборгом, я знал, что она не очень-то приветлива. По всему было видно, что Катя пользуется здесь большим уважением. Потом меня пригласили поужинать, а я, в свою очередь, позвал Катю к нам на Новый год.
Но вечером, накануне праздника, прибежал Федотов, дежуривший на станции, и сообщил, что прибыли наши.
Стоя на заснеженном перроне, мы вглядывались в огни приближавшегося состава.
Пуская пары, паровоз медленно подходил к станции Жешув. Короткий лязг буферов, и эшелон встал.
А вот и Иван Захарович. Командир полка, степенно выбравшись из автофургона, в котором жил, спрыгнул на пути.
Он крепко пожал мне руку, и мы пошли вдоль вагонов.
С этим эшелоном прибыли штаб полка и дивизион Васильева. И месяца не прошло, а мы уже соскучились по своим. Еще издали увидел весело улыбавшихся Васильева и Чепка. Из соседней теплушки вдруг закричал Иван: