Хамелеонша
Шрифт:
Пока мужчины давали отдых лошадям, я вместе с Зои устроилась чуть дальше на плоском валуне, с которого открывался обзор на всю долину. Девочка, не переставая, кричала. Личико морщилось, крошечные красные кулачки бессильно грозили мне.
— Т-ш-ш, все хорошо, все будет хорошо, — как заведенная, повторяла я, укачивая её, потом подняла полюбоваться видом. — Посмотри, какая красота! Вон облака, правда на овечек похожи? А вот на том кусту, готова спорить на что угодно, живут феи.
Зои было плевать на облака и каких-то там фей. Она не хотела смотреть. Она хотела только кричать. Вспомнив про кукушку и убедившись, что мужчинам не видно, я воспроизвела жест Мораты, но все попытки отвлечь девочку
— Ай!
Я удивленно отодвинула её и подняла голову на приближающегося Альбрехта.
— Она меня укусила за… за…
— Я видел, миледи. Кажись, малышка просит есть. Требует, я бы даже сказал, — незлобливо усмехнулся он.
Накативший стыд и злость на себя обожгли щеки.
— Принесите, пожалуйста, мою суму, — попросила я, разглаживая ладонью обмусоленную ткань и отряхивая песок с подола.
Запоздало пришла мысль, что черный бархат не лучший вариант для путешествия по горам, но особого выбора среди моих теперешних нарядов все равно не было. Единственный дорожный предназначался для перемещения в повозке. Не могла же я надеть прежние лохмотья со дна сундука, хотя им-то как раз нипочем лишний слой пыли, а бахрому успешно заменяет обтрепанный подол.
— Уже, — Альбрехт поставил рядом котомку с вещами, которыми меня снабдила Мората, вынул бурдюк с молоком и тряпочку. — Давайте-ка вместе: вы держите, а я буду капать.
Я с благодарностью приняла его помощь.
— Жаль, она сама не может сказать, что ей нужно, — с досадой произнесла я, приподнимая головку.
— Тогда было б не так интересно, — подмигнул старый рыцарь.
Мужчина действовал сноровисто и абсолютно спокойно, будто не слыша раздирающих уши воплей, от которых чувства во мне постоянно колебались между жалостью и раздражением.
Первая капля прошла незамеченной, попав на щеку и сползя по ней, но как только вторая шлепнулась в разверстый рот, ор прекратился. Маленький язычок причмокнул, собирая молоко, и губы потянулись к сложенной тряпочке, ухватились за неё и принялись сосать. Сперва Зои скривилась, обиженная такой подменой материнской груди, набрала побольше воздуху для нового витка крика, заготовила слезы, но потом передумала и принялась сосать марлю, смешно двигая щеками и помогая себе кулачком. Вторая рука тем временем бесцельно цеплялась за меня. Когда первая порция молока закончилась, рыцарь повторил процедуру.
Я с любопытством следила за Альбрехтом, пока он так невозмутимо и обстоятельно занимался этим немужским делом.
— У меня есть внуки, — ответил он на мой взгляд, — и правнуки. Не бойтесь, — рассмеялся он, когда мои глаза, слегка расширившись, оценивающе скользнули по изрезанному морщинами обветренному лицу, узловатым корням вен и могучей, почти не согбенной годами фигуре, — не рассыплюсь в дороге, уж вас-то доставлю в целости и туда, и обратно, раз подвязался.
Я привыкла считать виденных в скитаниях бабушек и дедушек чем-то вроде осколка старины, застрявшего в семье, чтобы шамкать беззубым ртом, драть за уши внуков и попрекать детей за бесцельно растрачиваемую жизнь. Так вот Альбрехт совсем не был на них похож: постаревший мужчина, но не старик, хотя редко кто доживал до его лет. У него даже половина зубов сохранилась, и седые пряди перемежались каштановыми. Красные сосуды на носу и походка выдавали человека, проведшего большую часть жизни в седле на открытом воздухе.
Мы
С тех пор, как я узнала от кормилицы бабушкину историю и про другие случаи сумасшествия в семье, надо мной всегда довлел страх пойти по их стопам. Во многом поэтому я старалась реже пользоваться даром, но в глубине души считала такой исход почти неизбежным: нельзя постоянно пускать в себя других людей, проживать их жизни и самому не тронуться хотя бы немного рассудком.
В детстве мне часто говорили, что я похожа на бабушку: так же избалована, нетерпима, упряма, тороплюсь жить и прикипаю к людям, а в целом невыносима. Ругали меня все: мать, мэтр Фурье, няня, кормилица. И только Людо всегда принимал такой, какая есть, даже когда я сама себя не принимала. Это очень важно и нужно, чтобы кто-то любил тебя просто за то, что ты существуешь, не осуждая и не пытаясь исправить, пусть и что-то в тебе не нравится. Людо любит меня именно так. Впрочем, как и я его.
Альбрехт поднял глаза и качнул марлечкой:
— Хотите попробовать?
Я поколебалась и протянула руку.
— Хочу.
Осторожно поднесла искусственную грудь к маленькому рту, и тот тут же раскрылся ей навстречу. Какое странное чувство, когда маленькое живое существо тянется к тебе, доверяя безоговорочно и безоглядно…
Все это время Хруст ревниво кружил рядом и обиженно поджал уши, когда я велела не мешаться. Рыжий мех мелькнул и скрылся где-то за камнями — вульпис отправился охотиться. Я не боялась, что он потеряет группу, потому что чувствовала отныне связующую нас незримую нить.
Когда с кормлением было покончено, Зои сыто улыбнулась, взгляд поплыл, и веки, трепыхнувшись пару раз, сомкнулись.
— Жаль, не взяла с собой той маковой настойки, — шепнула я, невесомо промакивая ей рот и отирая порозовевшие щеки.
— Нельзя же весь день её этим поить, миледи, — покачал головой Альбрехт, убирая вещи обратно в сумку. — На свежем воздухе ей и без того будет хорошо спаться.
Потом он принес немного провизии и, снова устроившись рядом, протянул мне хлеба с ветчиной. Я поколебалась, боясь неосторожным движением разбудить Зои. Альбрехт неверно истолковал мою медлительность.
— Не отказывайтесь. Знаете, что это я придумал ветчину?
Привычка есть впрок, когда дают, возобладала над осторожностью, и я, аккуратно выпростав руку, приняла угощение.
— Вы? Я думала, её изобрели давным-давно.
— Так это и было давно, я ещё юнцом ходил, не старше вас, миледи. Отправились мы как-то шумной компанией во главе с сеньором на охоту, и вот совсем немного спустя прямо на нас выскочил кабан, — с удовольствием начал он, откинув голову и с прищуром озирая затянутую туманом долину, будто проникая взглядом в прошлое. — Бивни что твои колонны, один расщеплен на конце, об щетину уколоться можно, отпечаток копыта в пядь длину и ширину, — он расставил большой палец и перст, — аж земля дрожит, и глаза по зрачки налиты кровью — настоящий монстр, разорвет — не заметит! Ох и погонял он нас тогда по лесу, две борзые всего уцелели, остальных об камни да деревья порасплющивал, брюха пораспарывал, и сами мы до исподнего, простите, леди, взмокли, но под конец зацепил-таки я его. Только убег он все равно, сиганул в кусты и был таков.