Хамза
Шрифт:
– Я всё время думаю об этом, теряюсь в догадках...
– Алиджан на мгновение задумался и, решившись, сказал о том, что давно не давало покоя его душе: - А может быть, на вас уже имеет виды кто-нибудь из шейхов?
Санобар боязливо встрепенулась.
– Вай, умереть мне лучше! Что вы говорите, Алиджан-ака? Отец умрёт, но не согласится на такое. Свою единственную дочь... Нет, ваши подозрения напрасны.
Алиджан, словно не слыша её, продолжал:
– Я знаю вашего отца. Как ни суров он с виду, а с шейхами
– Так что же вы советуете? Говорите же!
– нетерпеливо дёрнула плечиком Санобар.
– Есть один выход - бежать!
– решительно произнёс Алиджан.
– Ну, предположим, мы убежим... Куда? Как будем жить? Где? Может получиться, что без родного дома головы негде будет преклонить. Как говорится, до неба далеко, а в сырой земле нелегко... Вы думали об этом?
– Амантай сказал мне, - приободрился Алиджан, - что сейчас бедняк дехканин нигде не пропадёт, власти везде с ним считаются.
– Куда же мы поедем?
– Да в город же! До Ферганы два шага! Потом уедем в Самарканд или в Ташкент. Сейчас не старые времена. Где бы мы ни были, Советская власть не допустит, чтобы мы очутились на улице. Я пойду на завод...
У Санобар заблестели глаза.
– А я что буду делать?
– Что захочешь! Ты сможешь учиться, например, на врача.
– Я не хочу быть врачом!..
– Санобар гордо подняла голову и отвернулась.
– Я буду учиться петь. Я хочу петь песни в театре.
– В театре?
– с явным неодобрением переспросил Алиджан.
– Если вы будете петь в театре, сотни мужских глаз будут смотреть на вас. И вам станет стыдно. А что скажет ваш отец?
– Вы не очень-то задавайтесь, что всё знаете про театр. Я вижу, вы уже сейчас злитесь и ревнуете... Разве я одна выйду на сцену? Рядом со мной будут и другие певицы...
– Но всё-таки было бы неплохо, если бы вы стали врачом или учительницей. Амантай говорит...
– Ваш Амантай сказал своей Мехри, что после свадьбы она может бросить паранджу и учиться там, где ей захочется...
Алиджан, конечно, понимал, что Санобар всего лишь шутит.
И тем не менее, сделав виноватый вид, сказал:
– Да нет же, что вы! Разве я против того, чтобы вы учились петь песни в театре? Я верю, что у вас это получится.
А Санобар вся эта игра нужна была, наверное, для того, чтобы почувствовать себя свободной и взрослой. Она как-то необычно взглянула на Алиджана, и тот, осмелев, снова взял её руку, несмело притянул к себе и, волнуясь, прошептал:
– Согласна? Поедешь со мной?
– Когда?
Впрочем, ей уже не нужен был ответ. Она положила голову на грудь Алиджана и закрыла глаза.
– После возвращения из Самарканда Ташпулат всё узнает: где можно учиться, где работать... У него, оказывается, и в Ташкенте есть знакомые.
Санобар молчала.
–
Санобар, насторожившись, с любопытством посмотрела на него.
– Ташпулат-ака многое видел и пережил, он рассказывал мне кое-что, а я записывал в его тетрадь. Он увёз её с собой, чтобы раскрыть перед властями тайны шейха Исмаила...
– Какие тайны?
Но Алиджан, не отвечая, поднял голову, прислушиваясь к чему-то.
– Кажется, твой отец ищет тебя...
– Ой, совсем забыла!
– всплеснула руками Санобар.
– Я же несла ему обед!
Из-за уступа скалы послышался голос Шадмана:
– Санобар! Эй, Санобар!.. Куда ты запропастилась, доченька?
Старик уже привык к тому, что, как только солнце оседлает вершину горы Букан, дочь приносит ему еду в поле, которое было расположено неподалёку. И теперь, решив, что Санобар, очевидно, задержалась по хозяйству, сам шёл ей навстречу.
– Папа идёт сюда, - испуганно сказала девушка, - что будем делать?
– Ничего не будем делать, - ответил Алиджан.
– Подождём его здесь. Заодно и поговорим обо всём.
К водопаду вышел Шадман. Увидев дочь, остановился как вкопанный.
– Что это такое?! Стоишь с открытым лицом рядом с чужим мужчиной! Где твой стыд?
Алиджан сделал шаг вперёд.
– Не упрекайте её. Это я виноват. Мы немного разговорились. Если бы вы позволили, то я...
Но Шадман так свирепо посмотрел на йигита, что слова сами застряли у Алиджана в горле. Он опустил голову и носком сапога стал разравнивать землю перед собой. Санобар стояла, закрыв лицо чимматом.
– Здесь рядом находится гробница святого Али Шахимардана, нашего великого святого!
– закричал Шадман.
– А ты, без всякого почтения к его святому духу, говорил тут, наверное, разные грешные слова моей дочери!..
Шадман схватил дочь за руку и дёрнул к себе.
– А ну, шагай за мной!
– Шадман-ака! Атаджан!
– метнулся к нему Алиджан.
– Не становись преградой на моём пути, парень, не то плохо тебе будет. Прочь с дороги!
Упорно умолял Алиджан выслушать его, но Шадман тащил дочь за собой до самого кишлака, то и дело дёргая её за руку.
Гнев ослепил его.
Когда они вошли в дом, Шадман заговорил таким голосом, что Санобар стало страшно:
– Ты потеряла стыд! Как ты могла стоять лицом к лицу с чужим мужчиной и разговаривать с ним?
Санобар ничего не понимала. Почему так разгневался отец? Что произошло? Что случилось?
И в самом деле, Шадман всегда любил Алиджана, как родного сына, уважал его, хвалил, а если Алиджану случалось заходить к ним, то и не знал, куда посадить его, говорил ласково "сынок мой", "верблюжонок мой". Сегодняшнее поведение Шадмана было прямо-таки необъяснимым.