Хранительница. Памятью проклятые
Шрифт:
— Сострадание — добродетель, — простонала я, пытаясь забраться под подушку.
— У тебя сегодня встреча с дипломным руководителем, — мрачно заметил Глеб, — я уже слышу, как Таисия Карбековна набирает твой номер.
— И что? Не на тебя же она будет орать, — подушку у меня отняли, пришлось прикрываться руками, всячески стараясь оттянуть неминуемое. В комнате было до печального холодно, на улице еще холоднее, к тому же шел дождь, а в кроватке было так хорошо, так тепло и уютно… пока не пришел мой личный сложный случай и не испортил такое чудесное утро.
— Не на меня, —
Сегодня нежелание вылезать из-под одеяла было каким-то особенно острым. Мысль о том, что сейчас придется пережидать этот отчаянный утренний озноб, ежиться от холода, так как отопление в домах уже отключили, а нормальную погоду на улице включить почему-то забыли, была просто невыносима. Опять предстояло спускаться по лестнице с четвертого этажа в темноте, ругаясь на идиотов, выкрутивших три из пяти лампочек на моем пути, и поминать тихим злым словом сломанный лифт. Снова сломанный… или еще сломанный? Кто знает?
На моей памяти, все четыре месяца, что я жила в этом районе, в этом подъезде и в этой квартире, лифт был стабильно недоступен. И картонка со скупой надписью «Не работает» давно успела обтрепаться, и жители с верхних этажей устали ругаться, с безнадежной тоской считая лестничные пролеты, что им предстояло преодолеть.
— Поставь на беззвучный, — посоветовала я, подтягивая колени к груди, в наивной жажде чуда надеясь на то, что меня сейчас просто оставят в покое и дадут хоть немного полежать, — ну еще десять минуточек, ну пожалуйста.
— Леся, — угрожающе протянули прямо надо мной, — не заставляй меня применять крайние меры.
Я и сама очень не хотела, чтобы он применял ко мне эти свои крайние меры. Только не когда на термометре плюс шестнадцать, и это температура в квартире. Нет, нет и нет.
— Поняла я, уже встаю, — сказала и сама себе не поверила. Глеб не поверил тоже и упрямо остался стоять на месте, дожидаясь, когда я встану. Или не встану, и меня таки потащат в ванную топиться в ледяной воде.
Словно назло Глебу телефон завибрировал на кровати, задергался, выползая из-под подушки, мелодия набирала силу, становясь все громче и требовательнее. Та самая, так нелюбимая моим чувствительным мучителем — заунывные кошачьи завывания.
— Сглазил, — в сердцах выдохнула я, подскочив на кровати, зачем-то приглаживая волосы и одергивая футболку. Будто бы она могла меня увидеть… Впрочем, иногда мне казалось, что Таисия Карбековна совсем не человек, и ничто нечеловеческое ей не чуждо.
— Отвечай скорее, — прорычал Глеб, болезненно морщась. При каждом дерзком «мяу» он невольно вздрагивал, глухо порыкивая.
— Слушаю! — бодро рявкнула я в трубку, с ужасом ожидая услышать что-нибудь вроде: «Алеся, мне приснился вещий сон, разбор твоей дипломной работы должен пройти вот прямо сейчас! Чтобы через пять минут была в моем
— Алесенька, — прошептали в трубку трудноузнаваемым голосом, — я приболела, боюсь, сегодня мы не сможем поработать над твоим дипломом.
— Дааа, я все понимаааю, — проблеяла тихо, не веря в такую удачу, — поправляйтесь.
Это был просто подарок судьбы. Диплом мой был уже две недели как совершенно готов. Он был прекрасен, просто идеален, чудесно-сказочен и уникален. В нем уже нечего было доделывать, но Таисия Карбековна верила, что нет предела совершенству, и упрямо пытала меня, и выжимала невыжимаемое из моего диплома.
Но сегодня, кажется, свершилось чудо, и меня ненадолго оставили в покое. Какая радость.
Сбросив вызов, я медленно протянула руку с растопыренной пятерней. Сжав и разжав кулачки несколько раз, властно потребовала:
— Подушку верни.
— Лесь…
— И одеяло.
— Леся…
— Ничего не знаю, пытки отменяются, я буду спать.
— Не думаю.
И вот вопрос: можно ли назвать меня оптимисткой, если я не почувствовала в этой фразе угрозы?
Раньше я думала, что люблю собак… хотя нет, не так: раньше я обожала собак. А потом познакомилась с Глебом, и любовь моя постепенно угасла. Теперь я считала себя заядлой кошатницей и стороной обходила даже дворняг. Даже самых мелких.
Потому что никто не знает, какая именно блохастая морда на деле может оказаться человеческим лицом. Оборотни — они ж такие оборотни.
— Не отставай, — велела моя блохастая морда, гордо вышагивая чуть впереди.
— Не вопрос, ты мне только объясни, куда ты меня тащишь, — для того, чтобы совсем уж не отстать, мне приходилось периодически срываться на бег. В одном размашистом шаге Глеба было два моих, что делало передвижение на одной с ним скорости лично для меня очень изматывающим занятием.
— Ты четыре месяца учишь теорию, — снизошел до объяснений он, не забывая что-то высматривать, энергично крутя головой по сторонам. Легкий дождик, очень мелкий, холодный и противный, росой оседал на светлых волосах, собранных в дебильный короткий хвостик, и широких плечах, укрытых тонкой темно-серой курткой, — пришло время перейти к практике.
— Только не говори, что мы на охоте, — ужаснулась я, опасливо оглядывая пустынную улицу.
Замерев на перекрестке, Глеб ждал, когда загорится зеленый свет, перекатываясь с пятки на носок. Казалось, даже не замечая, что стоит своими белыми кроссовками почти в луже — дождь начался еще ночью и все никак не хотел прекращаться.
Рядом с нами, скрываясь под зонтом, остановилась девушка. Хорошенькая, обряженная в модный плащик и сапожки на головокружительной шпильке, она с явным интересом осмотрела Глеба. Топчущуюся рядом меня просто не заметили, проигнорировав мелкое недоразумение, прячущееся от дождя под капюшоном веселенькой синей ветровки, щедро украшенной нашивками и значками. Такая себе школота на выгуле, не представляющая никакой реальной угрозы их неотразимой прекрасности.
Светофор лениво отсчитывал последние секунды, готовясь загореться зеленым светом.