Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Шрифт:
— Мемнон! — воскликнул старик. — Так значит, ты не умер? Хвала бессмертным богам!.. Подойди ко мне! Дай мне получше разглядеть тебя, славный юноша!
— Я рад, что вижу тебя в добром здравии, — приблизившись к нему, сказал Мемнон.
— В добром здравии? Это слишком сильно сказано, сынок! Я чувствую себя отвратительно. Нога-то у меня, проклятая, почти совсем отнялась, — пожаловался Сальвидиен и по-старчески завздыхал, но взгляд его, как всегда суровый и пронзительный, так и буравил гостя.
Мемнону было ясно, что старик теряется в догадках: явился ли к нему александриец
— Но как ты оказался в Кайете? — принялся расспрашивать старик, жестом показав Мемнону на скамейку подле себя. — Что с тобой приключилось? Мне сообщили, что тебя уже нет в живых… Надеюсь, ты все тот же бесстрашный альбатрос, гордый скиталец морей, каким мы тебя знали? — испытующе посмотрел он на александрийца.
— Если не считать, что крылья альбатроса немного помяты в неволе, — мрачно пошутил Мемнон.
— Да, я слышал… Мне рассказывали, что тебя сделали гладиатором и что ты якобы погиб на арене в Капуе.
— Как видишь, это не совсем так. С прошлого лета мне точно пришлось потешать чернь в Риме, в Капуе и в Помпейях, но слух о моей смерти не соответствовал действительности, а несколько дней назад мне и нескольким моим товарищам удалось бежать…
— Вот как? — быстро спросил Сальвидиен. — Ты бежал из римской гладиаторской школы? — и в голосе его прозвучало сомнение.
— Тебе это может показаться невероятным, но мы вырвались из своей тюрьмы, правда, не без труда… Я должен подробно обо всем рассказать, прежде чем просить тебя дать мне приют… Мне и моей жене, — добавил Мемнон.
— Твоей жене? — оживился Сальвидиен. — Вот как, клянусь Минервой! А как же Умбрена? Прости, но я ведь знаю, что на Крите ты был близок с дочерью бедняги Понтия Умбрена…
— Я надеюсь, что она уже забыла обо мне так же, как и о многих других, которые были у нее до меня.
— Ты правильно рассудил, сынок, — одобрительно подмигнул Мемнону старик, — и это хорошо, что тебе она стала безразлична. У нее теперь другой. Ты его знаешь. Это Мамерк Волузий, тоже славный юноша, под стать тебе. Требаций несколько раз посылал его сюда после того, как ты исчез. Как-то мы с ним разговорились, и Мамерк сообщил мне, что он и Умбрена прекрасно ладят друг с другом.
— Я сердечно рад за них обоих, — сказал Мемнон.
— Вот и прекрасно! Было бы жаль, если бы два славных альбатроса стали враждовать из-за женщины… А твоя жена? — помолчав, спросил Сальвидиен. — Уж не та ли это девушка, которая испугала нашего Ватиния Агелла, когда явилась к нему в Остию по твоему поручению? Надо сказать, Ватиний не находил себе места после ее посещения и, наконец, решил навсегда покинуть привычное местечко, к большому неудовольствию Требация, которому теперь не от кого получать последние известия о том, что происходит в Риме…
— Ватиний напрасно беспокоился.
— Знаю, все знаю, дорогой мой, — перебил гостя Сальвидиен. — С Ватинием у меня была встреча, и он мне все рассказал, а Требаций, узнав, что ты попал в беду, тотчас распорядился обменять тебя на одного пленного римского всадника…
— Это мне известно, — в свою очередь прервал Мемнон хозяина дома. — Я благодарен Требацию, тебе, Ватинию и всем тем, кто принимал участие в хлопотах по моему освобождению. Неважно, что обстоятельства этому помешали — важно, что я убедился в вашей дружбе и верности. Такое не забывается и дорогого стоит…
— Ты обещал рассказать о том, как тебе и твоим товарищам посчастливилось вырваться из гладиаторской школы, — после короткого молчания напомнил Сальвидиен.
— Да, ты должен знать все, потому что меня и тех, кто бежал вместе со мной, включая мою жену, несомненно, объявили во всеиталийский розыск…
И Мемнон стал рассказывать обо всем по порядку, не скрыв, что в подготовке к побегу участвовал Минуций, римский всадник. Это особенно заинтересовало Сальвидиена, которому показалась странной самоотверженность этого молодого римлянина по отношению к гладиаторам, тем более что она грозила ему полным разоблачением.
— Насколько я понял, этот молодой человек очень легкомысленно подверг себя опасности, — заметил Сальвидиен. — Будь я на месте претора или ночных триумвиров, у меня не оставалось бы и тени сомнения относительно причастности его к этому делу. Ведь твоя Ювентина по закону является рабыней Минуция, и сам собой напрашивается вывод, что она действовала по прямому приказанию господина, следовательно, в настоящее время Минуций, скорее всего, тоже объявлен в розыск. Неужели он настолько глуп, чтобы не понимать всего этого?
— Похоже, он затевает что-то… может быть, решил посчитаться с кем-то из своих врагов. Кстати, я должен тебе сказать, что он хочет в скором времени перебраться на Крит под покровительство Требация, и я обещал оказать ему в этом необходимое содействие.
— Ты готов поручиться за него? — живо спросил старый пират. — А не получится ли так, что этот юноша из всаднического сословия, внедрившись в нашу среду, вдруг окажется тайным пособником римлян. Не секрет, что в Риме замышляют против нас очередную карательную экспедицию. Слышно, Марк Антоний так и рвется в бой, грозится уничтожить все пиратские стоянки на Крите и в Киликии. Что ты на это скажешь?
— По-моему, ты чересчур уж подозрителен, Сальвидиен, — покачал головой Мемнон. — Даже если ты прав, какой вред может нам принести один соглядатай? У тебя будет возможность, если ты окажешь нам гостеприимство, порасспросить об этом римлянине Ювентину. Не думаю, что он будет для нас опасен. Ювентина говорит, что Минуций — это промотавшийся игрок в кости. Он помог мне обрести свободу, и я у него в долгу. Я дал ему клятву, что доберусь до него в Кампании и посодействую его переправе на Крит. Я готов поручиться за него. У пиратов находят приют даже безвестные беглые рабы. Так неужели мы откажем в том же римскому всаднику?