Хроники пикирующего Эроса

Яковлева Анна

Сегодня все мы, независимо от половой принадлежности, живём в маскулинной, или, по терминологии, принятой в американской литературе, патриархатной культуре. Это культура, созданная мужчинами и для мужчин, ориентированная на определённые образцы духовного и нравственного развития, представления о норме, политические и идеологические стереотипы, отношение к миру вообще, короче говоря, это — маскулинная парадигма. За редчайшими исключениями, творцы её — мужчины, и критерии её создания также маскулинны. Историей общества считаются мужские деяния: войны, походы, завоевания, — и писалась история так же — мужским пером. Теперь эта вынужденная «омужчиненность» в понимании истории свойственна и женщинам, ибо другой истории — о женских

делах и женским оком увиденной — пока не написано.

Знакомая учёная дама жалуется на психологические трудности профессии: чтобы сделать хороший перевод древнего исторического текста, нужно вжиться в чувства, которые испытывал автор. А он жил две тысячи лет назад. Там всадники несутся, как дикие звери, с рыком и лязгом, а моя современница за сердце хватается; там двадцать тысяч врагов убито, ликует автор, остальные спаслись бегством — ну, хоть кто-то жив остался, слава Богу, шепчет замученная переводчица, принуждённая переживать несвойственные ей, сильные мужские эмоции из-за людей, которые, хотя и спаслись когда-то, все давным-давно умерли, а вот жалко…

Но и там, где это можно и нужно, непросто даётся женщинам женский взгляд на вещи: он упрятан под навязанным цивилизацией мужским. С. Алексиевич, собирая женские свидетельства о войне, по её собственному признанию, столкнулась именно с этой проблемой. Только женщине присущее видение событий приходилось раскапывать из-под мощного слоя мужских «очков».

Эталоном способностей, умственного и душевного развития в современной психологии являются мужские способности и развитие, и женщины, как правило, оцениваются в исследованиях по мужским меркам: эмоциональности, мол, в них больше, чем в мужчинах, логичности — меньше и т. п. Мужчина, таким образом, выступает нормой человека вообще, судьбою женщины при таком подходе становится как бы аномальность.

Творцы философии, поэзии, музыки, живописи, религии, политики за редкими исключениями — мужчины, и цивилизация наша, как она сложилась, — цивилизация мужская. Перед женщиной, стремящейся жить в ней и действовать, стоит альтернатива: или самой стать «мужчиной», т. е. принять маскулинную парадигму с её образом мысли и деятельности, или лишить цивилизацию её маскулинного характера. Массовым явлением пока стало первое.

Женщина XX века вошла в культуру. Каково же ей там приходится?

Основа основ культуры — человеческие отношения. Рассмотрим поэтому вещный мир женщины и отношение её с Другим. Что составляет мир вещей, предназначенных для женщины и ей вменённых?

«Перед трюмо или перед осколком стекла с сумочкой вечной, с задачей своей непростою, эдак и так изгибая хребет, как пчела, трудится женщина вся над своей красотою. Тоненькой кисточкой пишет она по лицу древние символы, знаки, историю рода, лёгкой пуховкой махнет, собирая пыльцу, воск так податлив, потомкам накоплено мёда! Щипчики, пилочки, кремы, помада, букет красок и запахов — розово, тонко, беспечно…»

Это — свидетельства женской поэзии, стихи О. Николаевой.

Моя современница, однако, владеет не только будуарным парфюмерно-косметическим набором вещей, но, объединив в мезальянсе вещные миры наших бабушек, обладает и другими предметами. Это предметы и занятия, связанные с едой, постелью, одеждой, интерьером дома, а также — отмечу отдельно — «бесполезными», но социально престижными вещами, такими как книги, картины (по статистике, и бОльшую часть посетителей выставок изобразительного искусства составляют женщины — старшеклассницы и дамы среднего возраста). Итак, изящное соединение поэтического ажура-абажура с прозаическими колбасными изделиями стало символом женщины в современной культуре.

Как отмечал Г. С. Кнабе, до середины XIX века вещь не была носительницей личностных, индивидуальных смыслов, знаком внутреннего духовного мира человека. Позже она обретает такое значение. (Интересно, что мужской мир XX века

не имеет своей вещной атрибутики. Попробуйте составить ассортимент вещей, которые бы выражали мужской мир. Очки, бритва, лопата?.. Не получается. Но это в скобках). Итак, определённый набор вещей символизирует в культуре женское. Каков этот набор, мы уже видели. Он неслучаен, ибо в основе женского вещного мира, созданного патриархатной культурой, лежит отношение к женщине как к вещи. Вещь используют для целей, лежащих вне её: как орудие труда, как игрушку, как средство получения тепла, света и т. д. Вынутая из контекста своей утилитарной среды, вещь обесценивается, ибо цель вещи — вне её, а не внутри. Вещь не может быть самоцелью, ибо тогда она уже не вещь. Человек не может, не должен быть употребляем наподобие вещи, потому что тут он перестаёт быть человеком.

Впрочем, отношение к человеку как к личности, идея его самоценности, уважение к индивидуальным особенностям и достоинству возникают в культуре только с появлением гуманизма как теории и реального социального движения, т. е. с эпохи Возрождения. В XVIII веке И. Кант провозглашает безнравственным отношение к человеку только как к средству, как к вещи. Буржуазная цивилизация с ее культом практицизма, утилитарности — не лучшая почва для того, чтобы в жизни взошли эти теоретические семена. И всё же идеи не горят. Протест против вещного отношения к человеку — это отрицание сведения сущности человека к набору полезных функций, в каждой из которых он принципиально заменим, это утверждение уникальности каждой личности. Правда и то, что плоды такой антивещной революции в понимании человека достались прежде всего и опять-таки мужчинам. Утверждалось достоинство личности — но личностью для общественного сознания оставался только мужчина. Призыв к свободному развитию разума и нравственности — это призыв, исходивший от мужчин и обращённый к мужчинам.

Человека формирует его социальная среда, отношения в этой среде. Однако человек — не пассивный продукт влияния общества, но и активный его преобразователь. Поэтому, делом опровергая правомерность мужских дискуссий на тему «Человек ли женщина?», в XVIII веке зародилось феминистское движение. Его история, включая и день сегодняшний, знала завоевания и поражения, феминизм мог быть социально прогрессивным движением или вырождаться в крайние, уродливые формы, и тем не менее это было фактом всемирно-исторического значения, знаменовавшим пробуждение женского самосознания, становление женщины как личности.

Вхождение женщины в культуру — это превращение её из объекта в субъект истории, из существа, с которым всё только происходит, в деятеля, творца событий. Конечно, и в своей предыстории женщина реально не была только привычно второстепенным «тылом»: чего бы стоили все мужские и «главные» «фронты» без этакой «второстепенной детали»? Они бы тут же потеряли не только своё «главное» значение, но и вообще исчезли бы как факт. И в этом смысле всегда для истории мужчины и женщины были равновелики, хотя и неравны между собой. Но именно осознание своего реального положения и перспектив делает женщину настоящим субъектом культуры.

Октябрьская революция, уничтожив старый социально-экономический строй, формально дала женщине экономическое и юридическое равенство, равенство по закону. Однако равноправие мужчин и женщин — ещё не социальное их равенство и уж тем более не духовное. Причины общеизвестны, и нет нужды останавливаться на них подробно: двойной рабочий день современной женщины (дома и на производстве), необходимость сочетания материнства и трудовой деятельности, бытовые трудности, гораздо более сказывающиеся на жизни женщин, чем мужчин, и т. д. Поэтому женщина продолжает оставаться вещью, средством, пытаясь осознать в то же время себя личностью. Женщина вошла в культуру, а мужчина продолжает относиться к ней так, как будто её история и не начиналась. Но об этом чуть ниже.