Хроники пикирующего Эроса
Шрифт:
Нечеловеческое отношение женщин к самим себе — сущность тоталитарной женщины, — потеснив партийно-идеологические оковы и разросшись в иные, но также «вещные» стороны, — очень явственно выступает в сегодняшнем состоянии культуры. Обратимся к образу женщины на телеэкране; займёмся не только героинями, но и авторами-женщинами.
Проговорки, унижающие личность женщины, встречаются на телевидении сплошь и рядом. Наша соотечественница в передаче для деловых женщин «Козырная дама» (эфир 21 мая 1993 г.) перечисляет категории существ, которым помогает её организация: это дети, женщины, люди (женщина, выходит, уже и не человек).
Три типичных портрета советской женщины постперестроечной эпохи представила программа, приуроченная к празднику 8 марта — «Красный квадрат» (эфир 13 марта 1993 г.,
Традиционно маскулинное отношение к женщине продемонстрировали и два художника в программе «К-2» («Ню»; эфир 7 мая 1993 г.). Один из них, считая, что портреты женщин в одежде выглядят неизменно как фото с Доски почета, портретирует исключительно женские гениталии; сущность женщины, говорит он, — в гениталиях, по ним и можно узнать человека. Второй художник представил скульптурную композицию «Женщина-пароход», в которой женщина, напротив, отождествляется с цивилизацией как с чем-то чужим и страшным. Эти образы могли бы остаться фактом личной биографии каждого, если бы за ними не проглядывала определённая интенция социокультурного плана.
Г. Шергова сняла телефильм о Н. Ф. Фёдорове. Сам этот факт можно было бы только приветствовать, однако поражает, как автор-женщина сумела обойти принципиальный вопрос о женоненавистничестве Н. Ф. Фёдорова, основоположника русского космизма. С восторгом и полным пиететом Г. Шергова излагала основную идею «Философии общего дела», а именно идею воскрешения отцов и сынов. Но не матерей и дочерей!.. Характерная черта менталитета самобытного русского философа, освещающая многое в его учении, просто «пересела» в сознание поклонницы, неспособной осмыслить, насколько это оскорбительно для неё самой, да и просто отрефлектировать эту идею.
В начале января 1993 г. по ТВ прошла программа «Тема», посвященная на этот раз проблеме женской жестокости. Одна из участниц высказалась так: «Женщину не может оскорбить наличие у нее чисто женского качества». Ведущий полюбопытствовал: «Какого?» — «Того, что она безмозглая», — был ответ. Аудитория одобрительно улыбалась…
6 января 1993 г. в телефильме о Е. Блаватской, поставленном женщиной-режиссёром, вместо обсуждения по существу зритель был вынужден наблюдать, как проблемы Востока и Запада, оккультизма и мистики приобретали явные формы дамского рукоделия.
Особенно — в свете нашей темы — любопытен феномен фильма «Просите, и дано будет» (эфир 7 января 1993 г.). Сценарий написан тремя женщинами, в т. ч. Н. Бондарчук; она же — режиссёр и исполнительница одной из главных ролей; в состав исполнителей вошла почти вся семья Бондарчук-Бурляева. По уровню мастерства это сплошной кич, сплошная патока, где все герои, кроме одного, однообразно положительны до приторности. Все женские персонажи настолько монотонно розовы, что дезындивидуализированы полностью. Уголком выглядывает квазифеминистская мыслишка «всякое зло от мужского начала», что, как нетрудно заметить, есть вывернутое наизнанку бытовое клише «всякое зло от женщин». Всё вместе производило впечатление домашнего самодеятельного спектакля с назиданием. И это — важная характеристика современного женского менталитета, имеющего достаточно массовое распространение.
Итак, женщина в зеркале нынешнего телеэкрана соглашается, сама формулирует и блестяще доказывает, что:
женщина лишена интеллекта, а следовательно, и его плодов — знания, да и вообще способности мыслить;
женщина не имеет индивидуальности (а
женщина лишена даже плоти, настолько она конфетна и лубочна.
И если согласиться с христианским пониманием человека, согласно которому человек состоит из духа, души и плоти, следует признать, что женщина — не человек. Что и следовало доказать.
Избирая эти сюжеты, я не ставила своей целью порадовать приверженцев мужского шовинизма. Моя цель — показать, насколько глубоко замаскулинизировано современное сознание.
Однако женщина сейчас действительно, хотя медленно и трудно, становится носителем социального прогресса, показателем и барометром его. Мужчина же склонен относиться к ней по-прежнему как к вещи вне культуры — очень показателен пример книги А. Никонова «Конец Феминизма. Чем женщина отличается от человека» (примечание 2011 года. — А. Я.). Или вздыхает по мифическим временам «равновесия в отношениях мужчин и женщин» (когда они были?), и мечтает оживить это «вывихнутое равновесие» путем «резкого взлёта мужской роли» (Рюриков). В таких вот замечательных ожиданиях проводят дни свои «биологически прогрессивные» представители сильного пола.
Подчинённое положение женщины в культуре уродует и мужчин, т. к. всегда остаётся половина общества, непохожая на них неизмеримо большим, чем только анатомией и физиологией, и, следовательно, потенциально вызывающая неприязнь и антагонизм. Ведь наиболее лёгкий способ самоутверждения — принижение, унижение рядом живущего. Беда, однако, в том, что личность, так себя формирующая, теряет право личностью называться.
Индивидуальная половая любовь сейчас переживает кризис, о котором написано немало. Скажу лишь, что любовь как высшая форма понимания Другого, утверждения его существования (в противоположность ненависти, которая есть идеальный отказ в праве на существование) утрачивается, а точнее говоря, не рождается или живёт недолго именно из-за отношения мужчины к женщине и женщины к мужчине не как к себе подобному, а как к чужому Другому, т. е. как к вещи, функции, предназначенной для манипулирования, а не для диалога равных.
Особая тема — отношение мужчины к мужчине в современном обществе. И здесь я не оригинальна, об этом писали публицисты, начиная с 1970– х: пора, наряду с «женским», поставить и «мужской» вопрос. Мужское бытие в патриархатной культуре есть оборотная сторона бытия женского.
Специального внимания требует проблема детей и стариков в рамках маскулинной культуры. Благородное негодование по поводу матерей-кукушек и взрослых детей, отдающих престарелых родных в пансионаты, предпочитают изливать на «бездушных» людей, не ставя даже вопроса о том, насколько нынешняя экономическая и социокультурная ситуация позволяет или не позволяет обеспечить близким достойные человека детство и смерть. Разумеется, как и в случае, когда предметом анализа является преступность, где неправомерен дихотомический вопрос «или — или» — кто виноват: общество или человек, — трагическая вина не снимается с близких, но мы никогда не поймём сути предмета, если будем искать причину лишь в испорченности нравов. Социокультурная реальность так же объективна, как и экономическая. В культуре, где ценность человека реально определяется внеличностным критерием — ценностью достигнутого (социального положения, материального достатка и пр.), — нет места милосердию; там, где последнее появляется, оно существует не благодаря, а вопреки принятой парадигме. Но если в принципе можно сознательно отказаться от социокультурной идеологической доминанты (жить гражданской жизнью, делать карьеру), то отказ от экономического обеспечения (увольнение с работы ради ухода за престарелыми) нередко уже просто невозможен, поскольку такое средство делает недостижимой саму цель. В культуре, где человек существует как функция, остро встают вопросы о детстве и старости, т. е. о том времени в жизни человека, в котором он не может — ещё или уже — функционировать в качестве полезной вещи. Система людей-функций выталкивает из себя нефункциональное бытие, и этот процесс мало зависит от индивидуальных нравственных черт, ибо почти не оставляет выбора: