Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг
Шрифт:
Сольмс — с прусской, подписали секретную конвенцию относительно раздела Польши с
приложением, определявшим количество и условия содержания своих войск. Согласие
России на раздел увязывалось в этих документах с помощью Пруссии и Австрии в
быстрейшем окончании русско-турецкой войны.
Датирована русско-прусская конвенция была 4 января — на месяц раньше ее
фактического подписания. Смысл этой маленькой хитрости состоял в том, чтобы ускорить
согласие
в Петербурге и Вене Иосифом II, Марией-Терезией и Екатериной II, был подписан Акт,
утвердивший принципы раздела Речи Посполитой. Одновременно были подписаны
полномочия Панину с Голицыным и австрийскому послу в Петербурге князю Лобковичу
подготовить текст окончательной конвенции.
В основу переговоров, растянувшихся на полгода, лег принцип «l’'egalit'e la plus
parfaite» — полного равенства присоединяемых территорий. Несмотря на элегантность
формулировок, торговались яростно, рвали Польшу на куски. Фридрих II, называвший
раздел «политической нивелировкой», примерялся к Данцингу и Торну. Кауниц, Иосиф II
и Мария-Терезия, состязаясь друг с другом в лицемерии, требовали добавить к своей доле
то Краков, то Львов, то соляные копи в Величке, дававшие треть доходов в польскую
казну.
Самым употребительным в дипломатической переписке стало слово «mince» —
«тощий, худой». Крылатой сделалась фраза Марии-Терезии о том, что не стоит терять
репутацию ради худой выгоды — «pour un profit mince».
Справедливости ради надо признать, что в этом постыдном торге Екатерина и,
особенно, Панин пытались умерить разыгравшиеся территориальные аппетиты Австрии и
Пруссии. Никита Иванович твердо стоял за то, чтобы Польша и после раздела сохранила
свою политическую независимость, став буфером между тремя державами —
участницами раздела. В переданном австрийцам мемуаре, озаглавленном «Observations,
fond'ees sur l’amiti'e et bonne foi»55, он настаивал на том, чтобы оставить Польше «une force
et une consistence intrins`eque, analogues `a une telle destination»56. Предложенный им
комплексный подход к оценке равенства долей позволил доказать несоразмерность
австрийских претензий на Краков и прусских — на Данцинг и Торн.
К 25 июля 1772 года все детали были, наконец, согласованы. В этот день в
Петербурге состоялось подписание двух секретных конвенций: одной между Россией и
Пруссией, другой между Россией и Австрией. К трем державам отошло около трети
территории и сорока процентов населения Речи Посополитой.
55 «Мнения, основанные на дружбе и доверии» (фр.)
56
Самыми впечатляющими были приобретения Пруссии, решившей задачу
исторической важности — воссоединение Восточной и Западной Пруссии. К Пруссии
были присоединены княжество Вармия, воеводство Поморское (без Данцига),
Мальборгское, Хельминское (без Торуня), часть Иновроцлавского, Гнезнинского и
Познаньского — всего тридцать шесть тысяч квадратных километров с населением
пятьсот восемьдесят тысяч человек. Фридрих II, именовавшийся до раздела «королем в
Пруссии» принял титул «короля Пруссии».
На радостях он хотел наградить Панина прусским орденом Черного орла, однако
тот отказался под предлогом, что ранее уже не принял шведский орден Серафимов.
Наиболее обширными оказались австрийские приобретения — Восточная Галиция
с Львовом и Перемышлем, но без Кракова — всего восемьдесят три тысячи квадратных
километров с населением два миллиона шестьсот пятьдесят тысяч человек.
К России отошли Восточная Белоруссия и часть Ливонии — девяносто три тысячи
квадратных километров с населением один миллион триста тысяч человек.
Станислав-Август обратился за поддержкой в Париж и Лондон, но ответом ему
было молчание. 19 апреля 1773 года конфедерационный сейм, созванный под давлением
трех держав, признал факт раздела.
Подписание петербургских конвенций по странной, но многозначительной
случайности совпало с открытием мирного конгресса в Фокшанах. Узнав о том, что раздел
состоялся, Орлов, в решающий момент вновь оказавшийся вне Петербурга, впал в
сильнейшую ярость и открыто заявлял, что составители раздельного договора
заслуживают смертной казни.
Самое неприятное заключалось в том, что Орлов был не одинок. Еще до раздела
посол в Лондоне А.И. Мусин-Пушкин в депеше от 6 (17) марта 1772 года сообщал, что в
английском министерстве «сомневаются, чтоб прусский Король при настоящих
обстоятельствах не присвоил себе более, нежели справедливо ему принадлежать могло.
Опасение сие иногда распространяется не только на всю Польскую Пруссию вместе с
Гданьском, но и на раздробление Польши». Подобную позицию по любым меркам нельзя
не оценить как проявление гражданского мужества, тем более что далее в той же депеше,
посол, уже от своего имени, говорит, что «большое Короля Прусского усиление могло бы
знатно уменьшить российскую инфлюенцию в генеральных делах европейских»57.