Хрущев

Таубман Уильям

Сессия Генеральной ассамблеи продолжалась, но Хрущеву казалось, что «мое пребывание в Нью-Йорке затянулось» ¹³⁷. В частных беседах с Макмилланом он выглядел подавленным, продолжал сердиться на Эйзенхауэра, заявлял, что его урезанный рабочий день доказывает: «американцы прекрасно могут обойтись вообще без президента» ¹³⁸. 26 сентября на обеде с американскими бизнесменами Хрущев повторил вопросы, которые, по его словам, уже задавали ему другие: зачем он приехал? Стоило ли это делать? «Думаю, стоило», — был ответ Хрущева ¹³⁹. 7 октября на пресс-конференции ООН, получив тот же вопрос, он раздраженно ответил: «Те, кто считает, что наши усилия потрачены впустую, не понимают, что происходит» ¹⁴⁰. 20 октября, уже в Москве, начал свою «приветственную речь» такими словами: «Если спросить — стоило ли ехать в Нью-Йорк на эту сессию, — то можно сказать без всяких оговорок: не только стоило, но и необходимо было ехать». И далее добавил:

«Мы старались с честью и достоинством представлять интересы Советского Союза. Времени напрасно мы не тратили, хорошо понимая, что ехали в Нью-Йорк не к теще на блины, а работать. (Оживление в зале. Аплодисменты.)» ¹⁴¹

Работа, честь, достоинство… Что ж, одно можно сказать точно — работы хватало. Чем дольше Хрущев оставался в Нью-Йорке, тем больше покушений на свое достоинство ему приходилось отражать. В ответ на обвинение в интервенции в Венгрию и невыполнении собственных предложений о разоружении он заявил: «Мы не боимся таких вопросов. Мы белых побили, а вы хотите нас запугать какими-то громкими словами. Нет, господа, кишка у вас тонка» ¹⁴². На телешоу Дэвида Сасскинда Хрущев выглядел усталым, а сам ведущий, отнюдь не интеллектуал-тяжеловес (до создания собственного шоу он был театральным продюсером), не раз перебивал его и ставил в тупик ядовитыми вопросами и замечаниями. «Не торопитесь так, — проворчал наконец Хрущев. — Вы, конечно, человек молодой, а я уже не молод, однако я вам не уступлю…» Когда Сасскинд заметил, что его гость «воет на луну», Хрущев возразил: «Воет? У вас в стране считается, что так говорить вежливо? У нас, знаете ли, это грубость. Я вам, молодой человек, в отцы гожусь, и недостойно с вашей стороны так со мной разговаривать. Я никому не позволю так к себе относиться. Я сюда не лаяться приехал. Я председатель Совета министров величайшей социалистической страны в мире. Так что будьте любезны проявлять ко мне уважение…» ¹⁴³

Однако особого уважения Нью-Йорк к своему гостю не проявлял — скорее, глазел на него как на диковинку. «Кто бы ни присутствовал на встрече, — замечал один обозреватель, — все смотрят только на господина X. Стоит показаться в дверях его приземистой фигуре с энергичной походкой и широкой улыбкой на устах — к нему сразу устремляется толпа любопытных» ¹⁴⁴. Все в Нью-Йорке раздражало Хрущева. В обычных прогулках по соображениям безопасности ему было отказано, и он «бродил туда-сюда, как тигр в клетке», и глотал свежий воздух на маленьком балкончике ¹⁴⁵. По ночам не давал спать «беспрерывный треск» полицейских мотоциклов. «Сплошная артиллерийская канонада. Цилиндры у дежурных мотоциклов были охлаждены, и, когда их заводили, начинались выстрелы с выхлопами, как будто рвутся снаряды, и все у меня прямо под окном. Тут, как бы ни хотелось уснуть и каким бы уставшим ни был, спать невозможно. Я просыпался и валялся на кровати в ожидании, пока вернется сон».

Даже переселение в роскошный особняк в Глен-Коув, квазианглийский замок под названием Кенилворт, прежде принадлежавший Гарольду Прэтту, а затем приобретенный семьей Рокфеллеров, не принесло ему облегчения. Погода стояла по большей части теплая и ясная, однако и на идиллических лужайках Кенилворта «не раз слышались свистки и автомобильные сигналы», выражающие «недовольство в связи с нашим пребыванием в Америке» ¹⁴⁶.

Нервное напряжение Хрущева проявлялось отчасти и на публике, но в большой мере за закрытыми дверьми. Мохамеду Хейкалу, египетскому журналисту, хорошо знавшему Хрущева, показалось, что «в Нью-Йорке он был в необычном для себя настроении». Хрущев дважды встречался с Насером, один раз в Манхэттене, другой — в Глен-Коув, однако «встречи прошли неудовлетворительно, большая часть времени была потрачена на пережевывание старых споров» ¹⁴⁷.

Насер и другие руководители стран третьего мира составляли естественную «партию Хрущева» в ООН. Хотя тот и был недоволен тем, что их поддержка не привела к должному результату, с ними ему приходилось сдерживать свой гнев. Однако с собственным министром иностранных дел он не считал нужным сдерживаться. Однажды в советском посольстве Хрущев сидел за столом между Громыко и представителем СССР в ООН Валерианом Зориным. «Кто из вас министр иностранных дел?» — поинтересовался Хрущев. «Андрей Андреевич, конечно», — удивленно отозвался Зорин. «Ну нет! — проворчал Хрущев. — Дерьмо он, а не министр иностранных дел!» ¹⁴⁸

Так отплатил Хрущев Громыко за его преданность и многолетнюю верную службу.

Глава XVII

ХРУЩЕВ И КЕННЕДИ: 1960–1961

В середине октября, когда Хрущев вернулся из Америки, до президентских выборов оставался всего месяц. Хрущев ждал их с нетерпением, полагая, что с новым президентом сможет «все начать сначала». А тем временем ему пришлось столкнуться с разразившимся на родине сельскохозяйственным кризисом.

В августе Хрущев докладывал Президиуму о результатах своей инспекционной поездки по Астраханской области. Несмотря на жалобы народа на нехватку мяса, которые он приписал «преступной некомпетентности» местного руководства, перспективы урожая, по его словам, были самыми благоприятными —

как и в Калиновке, где он в том же месяце провел два дня. Как отличался от этого бодрого рапорта тон его записки, направленной в Президиум 29 октября! Нынешний год оказался для сельского хозяйства худшим со времени смерти Сталина. Особенно горькое разочарование принесло любимое детище — целина, которую во время пребывания Хрущева в Америке инспектировал его помощник Андрей Шевченко. Мясо, молоко и масло повсюду были в дефиците. Все настолько худо, писал Хрущев, что «если мы не примем необходимых мер, то окажемся отброшены к ситуации 1953 года». После всех ожиданий, возбужденных и поддерживаемых Хрущевым, это вызвало бы не только экономический, но и политический кризис. «Думаю, все мы понимаем важность проблемы», — обращался он к коллегам. Однако предлагаемые им «необходимые меры» не представляли собой ничего нового: все те же бюрократические перетасовки (реорганизация партийной структуры на целинных землях), все та же кукуруза (а кроме того, новая порода уток, с которой он познакомился в Индонезии и теперь собирался разводить в дельте Волги), давление на крестьян с тем, чтобы они сдавали своих коров в колхозные стада, — и, разумеется, выставление в качестве примерного хозяйства, на которое должны равняться все колхозы его родной Калиновки ¹.

За октябрьской запиской последовали пять месяцев лихорадочной кампании по оживлению сельского хозяйства. Хрущев назначил на январь специальный пленум ЦК и конец осени провел, диктуя пространный доклад. После пленума началась двухмесячная поездка, точнее, серия поездок: Хрущев метался по стране, словно по фронтам войны, стараясь мобилизовать советских крестьян и надзирающих за ними функционеров ². Украина (28 января), Ростов (2 февраля), Тбилиси (7 февраля), Воронеж (11 февраля), Свердловск (2 марта), Новосибирск (8 марта), Акмолинск (14 марта), Целиноград (18 марта), Алма-Ата (31 марта): на каждой остановке он произносил пламенные речи, полные негодования в адрес никчемных и коррумпированных функционеров.

На пленуме ЦК в январе 1961 года он говорил, что Министерство сельского хозяйства позволяет «играть роль экспертов кому угодно. Картошку есть ему случалось — и уже воображает, что в сельском хозяйстве разбирается…». Кого же, по мнению Хрущева, можно было назвать настоящим экспертом? Трофима Денисовича Лысенко, сногсшибательным успехам которого была отведена немалая часть доклада ³. Это не кукуруза у вас «на стебле гниет», бушевал Хрущев на Украине, — это «руководство ваше гниет, а на кукурузу сваливает». Вот сидит товарищ Кальченко, член ЦК и заместитель председателя Совета министров Украины: «Ему плевать, что он допустил ошибку — все как с гуся вода» ⁴. Вдруг Хрущев припомнил, что пастухов и свинопасов прежде «считали людьми совсем никчемными… я это говорю, — продолжал он со смесью гордости и стыда, — потому что… и сам был пастухом, а теперь народ и партия сделали меня первым секретарем Центрального Комитета партии и Председателем Совета Министров СССР. Как видите, и среди пастухов есть стоящие люди. (Продолжительные аплодисменты.)Поймите меня правильно, товарищи, не вините меня, что я будто бы себя расхваливаю. (Оживление, аплодисменты.)В конце концов, я ведь не сам себя назначил — это вы меня выбрали, а вы бы не выбрали человека, не заслуживающего доверия. Я к вашему решению отношусь с уважением. Если вы меня выбрали, значит, я чего-то стою» ⁵.

В той же речи Хрущев сравнил нынешний урожай с урожаем 1949 года — не в пользу нынешнего. Еще один скрытый удар по его самолюбию: слушателям не нужно было напоминать, кто довел Украину до голода в 1949 году. По дороге в Воронеж Хрущев и его свита должны были проезжать мимо четверти гектара несжатой кукурузы: узнав об этом, местное начальство распорядилось привезти с близлежащей железной дороги рельс, прикрепить его к трактору и примять им кукурузу, чтобы она издали казалась убранной. «Ну-ну, товарищи, — прорычал, узнав об этом, Хрущев. — Какое новшество в сельскохозяйственной технике! Может быть, вам стоит запатентовать свое изобретение, товарищ Хитров?» ⁶

В Казахстане Хрущеву преподнесли национальное угощение — баранью голову — и предложили разделить ее между гостями. «Я отрезал ухо и глаз», — рассказывал он журналистам 4 июля на приеме в американском посольстве. То и другое передал казахскому руководству, а затем спросил: «А кто возьмет мозги?» Когда за мозгами потянулся один академик, Хрущев пошутил: «Академику действительно нужны мозги. А я работаю Председателем Совета Министров, я и без мозгов обойдусь» ⁷.

«Почему же вы не аплодируете? — спрашивал Хрущев весной на встрече в Москве. — Я не прошу, чтобы вы мне аплодировали. Нет, я уже не в таком возрасте, чтобы мое настроение определялось только тем, аплодируют мне или не аплодируют. В данном случае я хотел бы рассматривать, как ваше согласие с Центральным Комитетом партии в критике руководителей ваших областей, а также и вас самих за снижение производства зерна… Как, — изложив слушателям меры, необходимые для решения проблемы, — вы согласны с этим? (Бурные аплодисменты.)Значит, можно считать ваши аплодисменты как одобрение… (Бурные аплодисменты.)» ⁸.