Игра с отчаянием
Шрифт:
— А ведь я тоже могла бы быть владельцем мира, если бы в пятой игре Баттлеру не приспичило бросить мне повторный вызов после поражения… — пробурчала Эрика, со злостью вспоминая своё прежнее поражение.
— … Ведь концепт игры — противостояние ведьмы “осёдлой” и ведьмы “свободной” при поддержке сильнейших, — продолжала Бернкастель, не обратив на слова Эрики никакого внимания.
Она устало потёрла виски, после чего встала с места и куда-то направилась. Эрика наблюдала за её действиями в недоумении, а затем даже как-то обиженно воскликнула:
— Госпожа, вы уже уходите? Даже не посмотрите на результаты
— Да, ухожу, — бросила через плечо Бернкастель. — Мне надо ещё искать подходящую фигуру в море осколков. Однако, — Бернкастель обернулась и слегка улыбнулась, — ты можешь помочь мне ещё кое в чём, Эрика: завари мне чаю.
Эрика всполошилась, а затем подскочила на ноги, резко бросив своё прежнее занятие, и поспешила выполнить новое поручение госпожи. Бернкастель проследила за ней взглядом, иронично усмехнувшись. Едва силуэт Эрики растворился в воздухе, Ведьма Чудес прикрыла глаза и вздохнула. “Да уж, — подумала она. — Появление этой фигуры на доске действительно спутало нам все карты. Какая жалость, что сама она слишком ничтожна, чтобы стать заменой…”
Едва подумав об этом, Бернкастель вновь усмехнулась и покачала головой. Она откинула волосы назад, и тут же её силуэт поглотило лиловатое мерцание.
Комната опустела.
***
Козакура Мари ни разу не лежала в больницах. Когда она заболевала, её лечила мама, затем, после смерти мамы, Мари лечилась различными целебными настойками самостоятельно, а после во время болезней ей помогали Сето с ребятами. Ни одно заболевание Мари не было настолько серьёзным, чтобы ей приходилось ложиться в больницу. Поэтому впервые она оказалась здесь в качестве посетителя из-за болезни других.
В больнице Мари сразу же решительно не понравилось: слишком бело, слишком стерильно, слишком неприветливо. Проходя по ослепительно белым коридорам, Мари озиралась, точно испуганный, вырванный из привычной среды зверёк, и невольно сильнее жалась к Сето. Она чувствовала себя так, словно на неё направили свет множества прожекторов, и ей очень-очень хотелось спрятаться. От холодных стен и полов веяло чем-то неприятным, будто они насквозь пропитались атмосферой боли и страданий, а теперь стремились раздавить этой болью каждого из посетителей.
Мари поёжилась и подняла глаза на Сето, будто ища у него поддержки — она всегда так делала, когда чувствовала себя потерянной в этом огромном внешнем мире. Однако сейчас Сето был как никогда мрачен: он напряжённо хмурил брови и поджимал губы, его красивые (Мари всегда любовалась ими) золотистые глаза, обычно сияющие добротой и заботой, теперь помутнели. Мари было невыносимо больно видеть его таким. Сето всегда был для неё добрым другом и надёжным товарищем, в любой момент готовым подставить плечо другим — теперь же плечо нужно было подставить ему. Он остро нуждался в этом, и не он единственный.
Мари украдкой взглянула на Кидо. Суровый лидер Ослеплённой банды сейчас совершенно раскисла. Она ниже обычного опустила голову, чтобы скрыть лицо за капюшоном, но Мари всё равно видела, как покраснели и распухли её глаза от литров пролитых слёз и бессонных ночей. “Кидо очень переживает…” — подумала Мари, сочувственно глядя на раздавленную последними событиями девушку.
Затем она перевела взгляд на последнего компаньона (по крайней мере, последнего, имеющего
Мари видела изменения, произошедшие с членами банды, и прекрасно осознавала их причину. Собственно, события, сломившие их, повлияли и на неё саму: сердце постоянно грызли мучительная тревога и беспокойство, смешанные с болезненной надеждой, а руки не прекращали дрожать мелкой дрожью, когда она на базе разливала по чашкам ароматный чай, пытаясь хоть как-то поддержать остальных.
И сейчас от причины всего этого их отделяла одна-единственная дверь.
Там, за светло-серым прямоугольником, к которому была прилеплена небольшая белая табличка с числом тридцать восемь, в неуютной палате были их друзья.
Там, в больничной палате, был Кано. На его лице не было привычной загадочно-лукавой улыбки — на его лице застыло безмятежное выражение спящего человека. Кано не шутил над членами банды, как он это обычно делал — с его сомкнутых губ ни срывалось ни единого звука, кроме едва слышного дыхания.
Там, в той же палате, был Шинтаро. Загадочный беспробудный сон будто был призван стереть тёмные круги под его глазами и вечное хмурое выражение с его лица. Однако вместе с этим он забрал у Шинтаро возможность радоваться простым мелочам типа банки любимой соды или всяким интернетным штучкам (Мари плохо понимала, даже когда он пробовал ей это объяснить, да и сам Шинтаро всегда быстро махал на неё рукой, сдаваясь). Ничто не раздражало необщительного брата Момо — ничто не было способно его осчастливить.
И Кано, и Шинтаро — на обоих парней будто наложили какое-то проклятье. Уже не один день они лежали в одной больничной палате, и ни разу за всё это время ни один не пришёл в сознание.
Мари хорошо помнила тот день, когда начался этот кошмар. Это было обычное утро на их базе. День выдался довольно облачным, поэтому лучи солнца совсем тускло освещали комнату Мари, когда она проснулась. Всё шло своим чередом: она выбралась из-под одеяла, оделась, умылась, пошла в гостиную, где её как всегда тепло поприветствовал Сето, и направилась на кухню организовывать завтрак. Сето вскользь упомянул, что сегодня Кидо не удалось растолкать Кано и что она ушла попытаться разбудить его вновь, но Мари не придала этому особого значения: ну что такого удивительного в сонном Кано, особенно учитывая его любовь к ночным прогулкам?..
А потом был крик, какого Мари никогда прежде не слышала в этом месте.
Мари ни разу не допускала мысли, что Кидо может так кричать. Но более её поразил вид лидера: на её бледном лице не было и грамма привычных суровости и недовольства — в её глазах читалась мольба, в них стояли слёзы, а выражение было на удивление беспомощным.
Да, когда Сето с Мари вбежали в комнату, привлечённые криком Кидо, они застали девушку трясущей бессознательного Кано за плечи и со слезами на глазах бормочущей: