Игрушка
Шрифт:
Чарнота замолчал, а Ганопольский продолжал смотреть на него восхищёнными глазами. Потом обнял Чарноту, поцеловал его в правую щёку, прижал к своей груди; и так они, обнявшись, стояли несколько секунд на ступеньках Парижской ОперА. Затем Ганопольский легонько оттолкнул Чарноту, повернулся и, не оборачиваясь, сутулясь пошёл по площади в сторону церкви Мадлен. Чарнота смотрел ему вслед до тех пор, пока тот ни скрылся за поворотом. Ему стало нестерпимо жалко этого русского революционера уже одумавшегося и понявшего, что добро не может быть утверждено на земле злом. Что только добро созидательно, а зло всегда разрушительно какими бы словами оно ни прикрывалось.
После встречи с Ганопольским Чарнота сразу, не заходя в гостиницу поехал на встречу
Чарнота понимал, что Людмила увидела его, но, к удивлению, она царственной походкой прошествовала мимо в направлении Дворца Шайо. Чарнота всё понял и, соблюдая дистанцию, пошёл за ней. За мостом Людмила перешла дорогу, свернула направо и вошла в сквер перед дворцом. Наконец она присела на пустующую скамейку, которая стояла под старой ивой и её ветки так низко свисали, что почти полностью скрывали от постороннего взгляда сидевших на ней. Чарнота хотел было пройти мимо, 60соблюдая конспирацию, но Людмила его окликнула:
"Куда же ты, Гриня, садись". Чарнота круто свернул и сел на скамейку.
"Ты такая шикарная, что я даже смущаюсь сидеть с тобой на одной скамье", - проговорил он почему-то шёпотом. Людмила рассмеялась и пересела к нему вплотную. Правой рукой обхватив шею мужчины, она страстно поцеловала его в губы. Скамейка из под Чарноты поплыла, но он взял себя в руки и ответил на поцелуй. А когда Людмила отстранилась от него, поправляя левой рукой сползающую назад шляпку, сказал:
"Чтой-то ты со мной в шпионы играешь?"
"Мне показалось, что у Эйфеля стоял знакомый мужчина. Может я и ошибалась, но рисковать не стала. Дипломат жутко ревнивый. Через две недели мы едем с ним в Россию, а там - поженимся", - после этих слов она украдкой лукаво и испытующе взглянула на Чарноту. А тот явно загрустил. Она рассмеялась и успокоила его:
"Не волнуйся, любимый, я ему невеста настолько - сколько нужно времени, чтобы оформить советское гражданство".
"Опасная ты женщина",- повеселел Чарнота.
"Нет, Гришенька, ни для кого я не опасна, а вот эти красные действительно опасны. Мой, ну просто одержим карьерой и женщинами. Бабник страшный. Используем его и пусть идёт на все четыре стороны. Вернее, мы пойдём - растворимся на российских просторах и будем жить. Вот тебе мой точный московский адрес".
Она раскрыла тёмно-серого цвета расшитую красным бисером матерчатую сумочку, висевшую у неё на плече на длинной цепочке вместо 61ручки и достала вчетверо сложенный листок бумаги. Он взял листок, развернул его и прочёл что там было написано. А она, тем временем,
"Арбат, так Арбат!" - сказал он, вновь сворачивая листок и пряча его во внутренний карман своего пиджака.
"А это - тебе", - сказал он, доставая в свою очередь листок переданный ему Ганопольским с его новыми данными.
"Только ты прочти и запомни, а отдать его я тебе не могу - самому ещё нужно будет всё заучить".
Она внимательно прочла всё, что на листке было написано и сказала, усмехнувшись:
"Ну, мне пора, Евстратий Никифорович. Да хранит тебя бог, если он есть, а если нет - храни себя сам для меня, - и, протянув ему свой платочек, добавила, - Вытри губы, любимый. До свидания".
Он ещё несколько минут сидел на скамейке после ухода Людмилы и старался закрепить в памяти её прекрасный образ. На глаза навернулись слёзы и, чтобы не разрыдаться, он резко встал со скамейки и быстро пошёл в противоположную сторону.
– ----------------------
Всё оставшееся до отъезда время Чарнота готовился. Распаковывал и вновь более компактно упаковывал свой багаж. При этом каждый раз любовался английскими болотными сапогами, купленными им по случаю у знакомого француза. Григорий Лукьянович одевал сапоги, залезал в них в 62ванную с водой и сидел так некоторое время, чтобы ещё раз удостовериться - не протекают.
Свой револьвер он разобрал и спрятал в разных местах своего багажа. Запасся бинтом, чтобы самую крупную его часть, непосредственно перед германской границей, прибинтовать к ноге.
В указанный на железнодорожном билете день, за два часа до отхода поезда, Чарнота прибыл на Северный вокзал Парижа (Gare DU Nord). Расположившись в зале ожидания, Чарнота с сожалением отметил, что хоть его багаж и не так велик и он один его переносит с места на место без особых усилий, но с ним, всё равно, не погуляешь по окрестностям вокзала. Пришлось отказаться от желания ещё раз - последний (он уж точно это знал) полюбоваться архитектурой старого Парижа и попрощаться с этим гостеприимным городом. Григорий Лукьянович уселся на жёсткую вокзальную скамью, которая по своей конфигурации напоминала российские вокзальные скамьи, и задумался:
"Вот меняю я размеренную, обустроенную жизнь вновь на жизнь военную; а по другому и не могу. Не могу я жить в довольстве и сытости на чужбине. Уж лучше - в грязи, голоде, холоде, но - на родине. Чтоб русская речь звучала вокруг. Откуда в человеке такая тяга к родному очагу и когда для него весь мир станет родным домом? А ведь должно же когда-нибудь такое произойти, - чтобы не стало ни русского, ни араба, ни индуса, ни негра, а появилось одно - человек Земли. Жюль Верн в своих "сказках" отправил человека на Луну. Вот именно этому человеку - с Луны и будет виднее всех необходимость 63единения людей. Для того, чтобы человек ощутил необходимость в том, чтобы он был не один, чтобы он почувствовал жгучую потребность в дружеском плече, на которое можно было опереться, чтобы было у кого попросить помощи, чтобы ощутил ценность ему подобного, человек должен быть поставлен в такие условия, которые помогут ему всё это ощутить. Ты один, а вокруг бездна и только такой же, как ты - человек, способен ответить на твой зов о помощи. Как же ты должен беречь, любить это существо. Как же ты должен стараться, чтобы эта бездна всё больше и больше наполнялась родственными тебе существами. Ведь только в этом случае бездна не пожрёт тебя, ты не растворишься в ней. Сейчас люди убивают друг друга. Они тем самым убивают своё будущее. Герои Жюль Верна, когда они при перелёте на Луну из своего снаряда смотрели на Землю, об этом не думали. Почему? Ведь сам автор был за народ! Правда, он попытался решить социальные человеческие проблемы, решить тем, что устами своего героя, то же француза Мишеля Ардана, предлагал всех мизантропов-человеконенавистников выселить на Луну. Но это не то: как выявишь таких до того, как они себя проявили? Заселить Луну мерзавцами, так они потом и нападут на землян..."