Игры с богами
Шрифт:
И таки убедил себя в этом.
Вот только действительность оказалась совершенно иной. Препон поощеру не чинили, пропустили на Виллу подозрительно быстро. Распорядитель провёл его лабиринтом комнат и коридоров, оставил в одном изысканном помещении и наказал ждать вызова к Азнаре Ревельдайне. А вот дальше началось нагнетание истерии страха и угроз. Первым явился главный консул Юрген Флигисс. Причем, несмотря на его внешне благодушное настроение и некоторое сочувствие к парню, суть всего им сказанного отдавала крайним негативом:
– Несмотря на свою занятость, пришёл глянуть на человека, который
– Извините, геер дон, – попытался Поль за словами оправдания скрыть свою бледность и растерянность. – Но я даже в мыслях себе не позволил подумать нечто плохое в адрес властительницы, не то чтобы обмануть.
– Да мне всё равно, это ты перед ней оправдываться будешь, – отмахнулся генерал. – Мне просто как чиновнику интересно: с какой стати люди идут на такую подлость и преступление? Чем они при этом руководствуются и на что надеются?
– Это Азнара так решила?..
– Кто же ещё? Она словно с цепи сорвалась, решив лично придумать тебе казнь пострашней и мучительней. Потому что обман твой не подлежит прощению: уговаривал помиловать свою подругу и в то же время организовал ей побег. Причём побег, путь которого устлан трупами. Мало того, ещё с таким трудом пойманного двойника украл. Про кражу плодов пиняссы не упоминаю, там отдельная статья. Кстати, почему ты не захватил с собой четыре украденных плода?
Труммер чувствовал себя дурно, но пытался хоть как-то спасти своё положение:
– Дело в том, что Бенджамин Надариэль приказал передать остатки трофеев из чужого сектора ему через порученца. Вот я и отдал…
– Остатки? – недоумевал Юрген, ухватившийся за слово. – Это как?
– Да вот… не все четыре… вроде как… – и выдохнул, словно сам себе подписал приговор: – Только два.
Генерал доброжелательно хохотнул:
– Ты ещё скажи, что вы две пиняссы сожрали! Хе-хе! – но, присмотревшись к понуро опустившему голову парню, посерьёзнел и уставился на него выпуклыми глазами. – Что?! В самом деле?! – после чего закачал головой. – О-о-о!.. Ну ты даёшь! Как только до такого додумался?
А’перв мог сказать: «Это не я!» – но подобное было не в его характере. Поэтому только развёл руками и промычал нечто невразумительное. Сочувствие Флигисса стало невероятно искренним:
– М-да! Не повезло тебе, парень. Она ведь про утерю всех четырёх плодов ещё не знает, а уж как отреагирует, когда ты ей признаешься… У-у-у!.. Но я тут ещё по какому вопросу: как тебе и твоим сторонникам удалось организовать побег? И зачем вы потом решили уничтожить людей, которые помогли при организации побега? – Так как обвиняемый пялился на главного консула в полном ступоре, он пояснил: – Начальника тюрьмы и старшего баталера почему порешили? Почему не взяли с собой, как обещали? Неужели ты настолько коварен даже к тем, кто тебе поверил?
Такие обвинения окончательно лишили Труммера всякой воли к сопротивлению. Оказывается, его сделали настоящим монстром лжи, коварства и цинизма. И отныне ни единому его объяснению веры не будет. Да и как оправдываться? Он и слов-то никаких дельных подобрать не мог для этого. Разве что повторить слова Галлиарды, которой он верил даже больше чем себе:
– Начальник этот
– Конечно, конечно! Доблестные тюремщики поголовно все извращенцы и насильники! Ха! Ты только дэме не вздумай такое ляпнуть. Она тогда сразу начнёт с тебя жилы по одной вытягивать. А-а-а… может, я и не прав?.. В самом деле, скажи ей сразу, и всё, так будет лучше: сожжёт в порыве бешенства, и мучиться не будешь. Между прочим, эту… как её?.. Азу! Следовало сразу с собой прихватить. Потому что за ней спецназ послать собираемся, а ты знаешь, как эти костоломы действуют. Весь район попутно вырежут… А у тебя там, наверное, родственники?
– Э-э-э… да… я сирота… нет… у меня есть…
– Да неважно. После спецназа – круглый сирота в любом случае. Эх! – покачал уже в который раз укоризненно головой. – Ладно, вижу, что в упорстве и непризнании вины ты о мотивах своего преступления и обмана мне не покаешься, – не спрашивал, а скорее констатировал Юрген. – Но я для себя главный вывод из нашей беседы сделал: порой самые страшные преступники умело скрываются под внешностью ничем не примечательного, симпатичного и на вид совершенно честного человека. Буду учитывать это в своей работе.
И ушёл, моментально потеряв интерес к обречённому а’перву. Только и донеслись обрывки его бормотания:
– Одной казни, пусть и изысканной, для развлечения ей будет мало… Кого бы ещё из смертников…
Оставшийся Поль нащупал руками стул сзади себя и с трудом уселся. Только после этого понял, насколько вспотел и насколько плохо соображает. Словно всё происходило в плохом сне и не с ним. К середине разговора он страшно пожалел, что отправился в восемнадцатый сектор, не послушав Галлиарду и Элен. А вот после упоминания о спецназовцах стал жутко каяться в том, что моментально не покинул сектор и не спрятался в Диких землях.
«Кого я послушал?! Авантюристку Азу, которая до сих пор мнит себя знатью с безапелляционным мнением? И десятилетнего ребёнка?! Недоумок! Свои мозги надо включать и более опытных женщин слушаться! А теперь что делать-то? И ладно бы меня самого здесь на куски порезали, так ведь нет никакой возможности своих предупредить, чтобы бежали немедленно. А уж вымолить прощения у Кобры наверняка нереальная затея. Может, сразу притвориться бешеным, встать на четвереньки, да так и броситься на неё с рычанием? Словно покусать хочу? Если повезёт – она испугается. Испугается – шибанёт нечаянно молнией. И всё. Финал… Жаль, что только сестру и подругу спасти так и не успею… Элен тоже жалко… Или можно что-нибудь придумать?»
Но лишь в голове стали появляться идеи, одна нереальнее другой, как в помещение проскользнула женщина. Молодая, красивая и шикарно одетая, она словно являлась воплощением истинной красоты, женственности и величественного достоинства. Но в данный момент она была чем-то сильно встревожена и озабочена.
Дверь за собой она прикрыла плотно, тут же переходя на шёпот:
– Это ты – Поль Труммер?
– Да, я…
– Зачем же ты, глупый, сюда явился?!.. Тебе что, жизнь не мила или жизнь своих близких? – В каждом её слове сквозило сочувствие, смешанное с отчаянностью. И в искренности этих чувств не приходилось сомневаться.