Император Юлиан

Видал Гор

– Благороднейший Юлиан, божественный Август призвал твоего брата… - Тут обступившие нас люди стали наперебой восторженно выкрикивать имена и титулы Галла, - божественный Август призвал его разделить с собою пурпур. Галл назначен цезарем Восточной империи. Кроме того, божественный Август отдал ему в жены свою божественную сестру Констанцию!

При этих словах раздались приветственные клики, и жадные руки потянулись ко мне, хватая за хламиду, за руки и за плечи. Одни просили меня не оставить их своей милостью,

другим требовалось мое благословение. Наконец мне удалось прорваться сквозь толпу и укрыться внутри дома.

– Они что, с ума посходили?
– накинулся я на Екиволия, как будто бы это он все подстроил.

– Это все от того, что ты теперь стал братом цезаря, - оправдывался он.

– Да уж, много они от этого получат… да и я не больше, - вырвалось у меня. Это было не очень-то осторожно, но мне от этих слов стало легче.

– Ты что, хочешь, чтобы тебя любили за твои красивые глаза?
– подтрунивал надо мной Оривасий.
– По-моему, тебе очень нравились почести, пока ты не узнал их причину.

– Я думал, божественный свет… - начал я и осекся, как раз вовремя.

– Какой свет?
– остолбенел Екиволий.

– Юлиан хотел сказать, что лишь божественный свет очей наших - Иисус достоин таких почестей, - пришел мне на выручку Максим.
– Людям не следует поклоняться себе подобным, даже если это и принцепсы.

– Да, это, конечно, пережиток древних суеверий, - согласился Екиволий.
– Августа именуют "божественным", но все же он не бог, как полагали наши предки. Но поспешим: ванны уже нагреты, и нас ждет торжественный обед у префекта в честь великого события.

Так я познал Единого Бога в тот самый день, когда пришла весть, что мой брат стал цезарем. У меня не было и тени сомнения в том, что это божественное предзнаменование: каждый из нас вступил на путь, предназначенный судьбой. С этого дня я был принят в лоно эллинской веры, или, как говорят обо мне галилеяне (разумеется, за глаза!), стал вероотступником. А Галл начал править Восточной Римской империей.

– VI-

– Безусловно, цезаря это беспокоит.

– Но для этого нет ни малейших оснований!

– Как это - нет оснований? Ты - ученик Максима.

– Но также и Екиволия.

– Вы уже год как расстались. Твой брат полагает, что тебе необходим духовный наставник, особенно сейчас.

– Но Максим вполне благонадежен.

– Максим не христианин. А ты?
– Этот вопрос был подобен удару камня, пущенного из пращи. Несколько долгих мгновений я неотрывно смотрел на диакона-черноризца Аэция из Антиохии. Он отвечал мне вроде бы невозмутимым взглядом. У меня упало сердце. Неужели при дворе Галла что-то пронюхали?

– Как ты смеешь сомневаться

в том, что я христианин?
– спросил я наконец.
– Меня наставляли в вере два великих епископа. Я служил в церкви чтецом. Здесь, в Пергаме, я не пропускаю ни одной обедни, - продолжал я тоном оскорбленной невинности.
– Кто распускает обо мне такие нелепые слухи, если, конечно, таковые вообще существуют?

– Если все время якшаешься с личностями вроде Максима, люди поневоле начинают этому удивляться.

– Как же мне следует поступить?

– Расстанься с ним!
– последовал немедленный ответ.

– Это приказ моего брата?

– Нет, это я тебе предлагаю. Твой брат обеспокоен твоим поведением, этого достаточно. Он прислал меня с тобой поговорить, что я и сделал.

– И ты удовлетворен?

– Меня очень трудно удовлетворить, благороднейший Юлиан, - улыбнулся Аэций.
– Однако я передам цезарю, что ты регулярно посещаешь церковь и у Максима больше не занимаешься.

– Если это самый правильный образ поведения, я буду его придерживаться.
– Эта расплывчатая фраза, кажется, удовлетворила Аэция. Друзья часто говорят мне, что из меня мог бы получиться неплохой адвокат.

Когда я провожал Аэция к выходу, он огляделся и спросил:

– Кто владелец этого дома?…

– Оривасий.

– Отличный врач.

– Нет ли крамолы в том, что я с ним дружу?
– не удержался я.

– Лучшего общества для тебя не придумать, - вкрадчиво ответил Аэций. У выхода он на минуту остановился.
– Твой брат никак не может понять, почему ты ни разу не посетил его в Антиохии. Он считает, что придворная жизнь тебя "как следует отшлифует", - это его слова, а не мои.

– Боюсь, я не создан для жизни при дворе, тем более таком блестящем, как двор моего брата. Шлифовке я не поддаюсь, а политиков не выношу.

– Весьма мудрая брезгливость.

– И к тому же непритворная. Все, чего я хочу, - это учиться.

– Но с какой целью?

– С целью познать себя, зачем же еще?

– Ну конечно, зачем же еще?
– Аэций сел в свой экипаж.
– Будь предельно осторожен, благороднейший Юлиан. И запомни: у принцепса нет и не может быть друзей.

– Спасибо за совет, диакон.

Аэций уехал, а я вернулся в дом, где меня поджидал Оривасий.

– Ты все слышал?
– Этого вопроса не стоило и задавать. У нас с Оривасием нет друг от друга тайн: он из принципа подслушивает все мои разговоры.

– Кажется, мы вели себя, мягко говоря, не слишком благоразумно.

Я угрюмо кивнул.

– Ничего не поделаешь. Полагаю, мне придется прекратить занятия с Максимом. По крайней мере, на какое-то время.

– И не забудь ему сказать, чтобы он прекратил болтать всем без разбора о своем знатном ученике.