Информация
Шрифт:
В комнату вошел Марко. И поскольку он неизменно устраивался рядом с отцом, Ричард сделал последнюю затяжку и выбросил окурок за окно.
— Мне нравится мой папа, — вполголоса напевал Марко, — он живет со мной…
С того дня, когда «Амелиор» появился в списке бестселлеров под девятым номером и Ричард ударил Марко (а как вскоре выяснилось, это было лишь начало, ох уж эти негодяи из чартов — толстяки-франкофилы и тощие космологи; теперь это казалось Ричарду чем-то мимолетным и незначительным вроде мух-однодневок), — с того самого дня ребенок безнадежно влюбился в своего отца, как если бы в тот день Ричард не ударил Марко по уху, а, наоборот, влил в него приворотное зелье. «Я тебя люблю», — часто говорил мальчик. Еще он сочинил эту песенку, и в самом деле замечательную хотя бы тем, как мало информации она в себе содержала, а также «богатством» полных рифм:
МнеХотя, возможно учитывая новые демографические условия, эта песенка поражала новизной. Дети в английских городах обычно распевали:
Мне не нравится мой папа. Он не живет со мной. Я не люблю его, Он недоволен мной.И вообще, эта песенка, или стихотворение, Марко по уровню вполне подходила «Танталус пресс», где Ричард провел скорбные полдня. Ах, эта песенка, сочиненная Марко: его папе так нравилось слушать ее от начала до конца, по крайней мере первую сотню раз. Джина таких песенок ему не пела… Ричарду не хотелось думать, что к этой марафонской демонстрации чувств Марко мог подталкивать страх. Ричарду не хотелось думать, что Марко догадывается, что его папа сходит с ума. Ему не хотелось думать, что сын своим присутствием и примером пытается помочь ему удержать рассудок на привязи. Ричард много раз просил у Марко прощения за то, что ударил его. В ответ Марко всегда говорил одно и то же: у всех у нас бывают плохие дни.
Правда, сегодня день Ричарда складывался относительно неплохо. Он позвонил в офис Гэл Апланальп, и Гэл Апланальп сама перезвонила ему буквально через несколько минут с борта самолета, на котором летела в Лос-Анджелес. Впрочем, она возвращалась в Лондон легкомысленно скоро. Во всяком случае, так показалось Ричарду. Американский роман был его страстным увлечением. Но сам Ричард никогда в Америке не был. Возможно, именно в результате разговора с Гэл роман «Без названия» резко продвинулся вперед. У этого романа было то, чего не было у его непосредственного предшественника: перспектива обрести читателя. Джина романов Ричарда не читала. Да Ричард на это и не рассчитывал: усложненная современная проза была не для нее. Даже когда она пыталась читать его опубликованные романы, она всегда говорила, что от них у нее начинает болеть голова.
— Давай-ка твой… Просунь сюда свой пальчик. Большой пальчик. А теперь держи, пока я не завяжу узел, а потом можешь убрать, когда я… Молодец.
— Я буду помогать папе во всем. Каждый день.
Ричард рассмеялся — это был мирный вариант его гортанного смеха со сжатыми челюстями.
— А теперь пойди погуляй, — сказал он. — Найди Мариуса. Я дам вам по фунту, если будете себя хорошо вести.
Было семь часов вечера. Ричард не стал расчищать место на столе для пакета с «Лос-Анджелес таймс», так или иначе пакет лежал перед ним — симметричный, массивный и чужеродный, как НЛО на крыше какой-нибудь лачуги. В голове у Ричарда промелькнула мысль о том, что стоило бы просмотреть газету, прежде чем отвозить. Правда, это потребовало бы невероятной сноровки. И все же, если бы удалось вытащить газету, сохранив хотя бы общую форму пакета… Ричард попробовал развязать узел (так недавно и так прочно затянутый поверх покрасневшего от усилия пальчика Марко), он подергал края мятой упаковочной бумаги и в конце концов разорвал ее. Мальчики в соседней комнате услышали его дикие вопли, но едва ли обратили на них внимание, настолько привычными были эти звуки. Наверное, папа куда-нибудь задевал точилку для карандашей или уронил кнопку. Отношения Ричарда с вещным, физическим миром всегда складывались непросто, а в последнее время они совсем ухудшились. Будь она проклята, эта тупая наглость неодушевленных предметов! Он никогда не мог понять, почему неодушевленные предметы ведут себя подобным образом. С какой стати дверная ручка цепляла его за карман, когда он проходил мимо? И с какой стати карман так себя вел?
Осторожно, с опаской Ричард просмотрел раздел «Книжный мир» (все обозрения, а также «Вкратце», «Поговорим о…», «Возьмите на заметку» и «К вашему сведению»), «Искусство и развлечения» (на тот случай, если какой-нибудь из романов Гвина был перенесен на сцену или экран), «Журнал в
В полночь Ричард пришел к выводу, что последние пять часов он провел, совмещая приятное с полезным. Он не сомневался, что кретинизма Гвина хватит на то, чтобы прочесть газету от первой до последней страницы по меньшей мере дважды, а может, и трижды, а может, и четырежды — а может, и больше. Может статься, что Гвин будет перечитывать ее до конца своих дней. Ричард представил себе своего друга несколько лет спустя: вот он бормочет себе под нос, все эти рецепты, вопросы к кроссвордам и результаты матчей по гольфу. Вот он в грязной одежде осушает одну кружку растворимого кофе за другой. Вот он трет глаза над вновь и вновь попадающимся разделом «Сидя в шезлонге»… И еще кое-что. Если Гвин Барри все-таки является огромной знаменитостью, то из воскресного выпуска «Лос-Анджелес таймс» этого совершенно не видно.
Израсходовав километр бечевки и около четырех мотков скотча, Ричард заново перевязал пакет. Теперь его можно было отправить по назначению. За рюмкой коньяка Ричард принялся рисовать в своем воображении тот роковой и торжественный момент, когда пакет будет вручен адресату.
~ ~ ~
Чуть не каждый день на первой странице газеты, которую я читаю, печатают фотографии убитого ребенка.
Убитого бледным маньяком-одиночкой, убитого сектантами или сепаратистами, убитого зажравшимся бизнесменом за рулем, убитого другими детьми. Этот последний случай наиболее тяжел. Теперь, оказавшись среди этих новых детей на пешеходном переходе или столкнувшись с ними в дверях магазина, вы чувствуете, что невольно покрываетесь испариной.
Матери или отцы убитых часто говорят о преступнике или преступниках просто: «У меня просто нет слов». Или что-нибудь вроде: «То, что я чувствую, не выразишь словами», «Это в голове не укладывается».
Из чего я делаю вывод, что все они хотят сказать: никакие слова тут не годятся, никакими словами этого не выразишь. Подходящих слов все равно не найти, бессмысленно даже пытаться это делать. И не пытайтесь.
И я согласен с ними. Я на стороне матери, на стороне отца. И что касается тех, кто это сделал, то у меня нет слов.
Информация внушает мне — информация то и дело внушает мне, чтобы я перестал говорить «привет» и начал говорить «пока».
Там, где я живу, я постоянно вижу одну желтокожую карлицу: на улице, в магазинах, на автобусной остановке. Это молодая желтокожая девушка, ростом меньше метра двадцати, с типично короткими конечностями (руки согнуты в локтях, локти немного разведены, словно она в любую минуту готова броситься в драку, ноги колесом). Она наполовину азиатка, наполовину — креолка, с бледными бровями и белесыми ресницами, волосы у нее с оранжевым отливом, как шерсть у орангутанга, и они топорщатся как наэлектризованные. Она еще молода. Она станет старше, но не станет выше… В первое время, каждый раз, когда мы обменивались взглядами, ее подбородок затвердевал и в глазах читался вызов. Недоверие и многое другое, но прежде всего — вызов. В последнее время выражение ее лица понемногу стало меняться, в нем уже нет вызова; в вызове отпала необходимость (хотя он был необходим столько раз до того). При встрече мы узнаем друг друга, но еще не улыбаемся друг другу и не киваем.
Ужасно, когда тебя называют желтым карликом. Ужасно потому, наверное, — потому что ужасно им быть. Ужасно. Бедная, бедная желтая карлица. Мне хотелось бы, чтобы она знала, что желтые карлики — они хорошие. И жизнью своей я обязан желтому карлику, как и все мы — тому, что там в вышине: Солнцу.
В желтой карлице нет ничего экзотического. В желтых карликах вообще нет ничего экзотического. Они одни из самых типичных явлений во Вселенной. Квазар — галактика размером с Солнечную систему, кружащая вокруг какого-то квантового чудовища и уносящаяся за пределы видимого пространства со скоростью порядка миллиона километров в секунду, — вот это действительно экзотика.