Интенсивная терапия
Шрифт:
Повсюду царила тишина, лишенная даже внутреннего звучания. Неба над ней и вовсе не было видно. Стены поднимались ввысь, смыкаясь вдали над головой, от этого движение по узким проходам становилось особенно унылым. Тянуло в сон, и Маша то и дело впадала в дремоту. Пространство казалось настолько непроницаемым, что девочка не сомневалась – выхода нет.
Но из прошлых снов Маша знала, что рано или поздно бесконечность кончается или сменяется другой бесконечностью, что в общем-то одно и то же. И однажды стены вправду разомкнулись так
В проеме показался свет, сотканный в лазурную, прохладную ткань, пронизанную золотыми нитями. Прежде Маша не видела такой ослепительности. Будто миллионы сияющих звездочек кто-то сгреб рукою воедино и протянул ей на ладони.
Однако ощущение, что все не так просто, заставляло девочку оставаться неподвижной. И она не обманулась. Невесть откуда на ткани появилось темное пятно. Оно постепенно сгущалось, наливаясь смолистым соком. Теперь это был ШАР. Он дымился, разбухая едкой чернотой. Достигнув определенных размеров, ШАР стражем застыл в проеме, загородив собою путь.
Маша старалась не смотреть на него, но больше смотреть было не на что... Взгляды ребенка приклеивались к вязкой непрозрачной темноте, в которой могла бы утонуть и вся девочка, пожелай ШАР этого.
Маша понимала, что мимо ШАРА не пройти открывшимися воротами. Он здесь для нее... Но она по-прежнему не двигалась с места, зная, что все решится помимо ее воли. Оставалось только ждать, когда этот сон сменится на другой.
Управлять снами было не в ее власти...
«Любовь – дитя, дитя свободы...»
Анестезиолог Анатолий Петрович, лысеющий мужчина лет пятидесяти, работал в больнице меньше года. После развода с женой он переехал из Москвы в Питер к матери. Вдвоем они ютились в однокомнатной квартирке, и Анатолий взирал на будущее без оптимизма. Зарплата в больнице была невысока, но он исправно делал свое дело – по той причине, что ничего другого не умел. И пожалуй, жизнь думала о нем больше, чем он о ней.
Сидя в ординаторской, Анатолий Петрович в очередной раз переживал свое незавидное положение, мусоля в голове наболевший вопрос: «Где б деньжат по-легкому срубить?» – когда в дверь вошла весьма недурная женщина, окруженная облаком дорогих духов, и представилась:
– Я бабушка Маши Тумановой, Ирина Викторовна.
– Присаживайтесь.
– Вся семья волнуется за девочку, вы же понимаете...
«Ах, это по поводу годовалой нерастущей девочки из седьмой палаты, сейчас начнутся слезы». – Анатолий нехотя кивнул и ждал продолжения, такого знакомого. Дама уселась на стул, склоняя к врачу холеные плечи в открытом платье.
– Мой сын и невестка намучились с этим ребенком, это очень тяжело, а главное – безнадежно. Они еще молодые, вся жизнь впереди... А девочка так слаба, понимаете?..
Лицезрея прелести Ирины, врач с трудом воспринимал ее монолог. Посетительница, приняв это за добрый знак, перешла
– Я не уверена, что ребенок перенесет операцию. Наркоз и здоровому в тягость, а с ее показаниями...
– Ну что вы, гражданочка, – машинально принялся успокаивать ее Анатолий, не отрывая взгляда от полной груди, туго обтянутой шелковым платьем, – у нас всякие случаи бывали...
– Вот именно, что всякие... – Ирина почти вплотную приблизилась к нему, сверля глазами.
И тут только врач понял, что «бабушка» вовсе не ищет утешения. Его аж в пот бросило. Может, показалось?
Женская интуиция подсказала Киске, что этот болван у нее в руках.
– Помогите нам... то есть мне. – Это звучало как приказ. – Вы ведь знаете все тонкости операции... – Она собралась с духом. – Нам тяжело смотреть на страдания Машеньки, да и ей невыносима такая жизнь. А под наркозом, вы верно подметили, всякое случается, и это так естественно... – Ирина порывисто сжала руку врача и вложила в нее солидную пачку, завернутую в бумагу.
Пальцы Анатолия сомкнулись на шуршащем пакете. Теперь врач не сомневался в намерениях гражданочки, но, пребывая в смятенных чувствах, не знал, что ответить. Посетительница сама прервала неловкую паузу:
– Я зайду к вам попозже. И знайте, я умею быть благодарной...
Как только дверь захлопнулась, Анатолий Петрович разорвал бумагу, и дыхание у бедолаги перехватило. В глазах запрыгали нули, сердце заколотилось от духоты и возбуждения:
– Чертовка, а не баба...
Придя в себя, анестезиолог бегло прокрутил в голове ситуацию.
Девочка безнадежна, он читал ее карту. Ни у кого не хватит маразма утверждать, что она погибла не от собственной болезни. Она и без его помощи непременно вскоре скончается. С таким внутричерепным давлением... Тем более под скальпелем... А благодарность просительницы прольется золотым дождем... Одно непонятно, зачем профессору этот сгусток осложнений? А впрочем, не его дело... Анатолий Петрович размял затекшие члены, улыбнулся лысому отражению в зеркале и игриво запел:
– «Любовь – дитя, дитя свободы, законов всех она сильней...»
Вечером Киска еще раз заглянула к Кате, чье лицо застыло алебастровой маской – все краски, все соки покинули его.
– Ну, моя родная, – свекровь приобняла ее твердой рукой, привычным жестом выкладывая на тумбочку бесталонные деликатесы, – теперь ты можешь быть спокойна. Я сделала все, что могла. Так что возьми себя в руки. Скоро, очень скоро все разрешится...
– Спасибо, спасибо!.. – Катя горячо поцеловала свекровь.
В последние дни ощущение уверенности и равнодушия снова оставило ее. Несчастная жадно искала опору, и Ирина на мгновение показалась ей твердым островком посреди болота. Катя захотела ей что-то еще сказать, но слезы подступили к горлу, и она лишь благодарно вздрагивала, как получивший помилование смертник.