Иоанн III, собиратель земли Русской

Кукольник Нестор Васильевич

— Государь уж присылал осведомиться, здесь ли вы! — закричал чауш на предводителя, гневно махая. — Ужо вот будут тебе палки по пятам.

Конвойный смолчал, помогая послам сойти с коней. Прибывших тотчас ввели в низменную дверь внутреннего коридора, отделявшего жилища прислуги от гарема, очень необширного и далеко не роскошно содержимого. Тощий цветник за коридором и аллея платанов вели к киоску, где на шелковых пестрых коврах, куря кальян, дожидал Гирей послов московских. Он еще был средних лет и довольно красив. Под маскою благодушия чаще всего скрывал он коварные, зверские замыслы. Приветливо кивнул он послам, когда вступили они

в киоск и внесли подарки, довольно умеренные. Иоанн хотел отучить названого друга от корыстных расчетов на московскую щедрость. Менгли-Гирей сделал было гримасу, но тут же поспешил улыбнуться, когда Никитин стал произносить пышное приветствие, сравнивая в нем честь представления Гирею с приятностью вдохнуть в себя аромат эдемских цветов, распускающихся под лучом живительного взора Аллаха. «Тень же его на земле есть и останешься ты, высокомощный Гирей», — заключил он, взглянув значительно в прищуренные глаза хитреца хана, прикидывавшегося на этот раз милостивым.

— Разумного мужа прислал к нам на этот раз брат наш Иван. Много мы ему благодарны за ласку и за охрану от общих недругов. Менгли простой человек, а Иван — зоркое око, проницает и далеко видит… раньше, чем мы можем подумать о грядущем бедствии. А кто хочет роз, должен и шипов хотеть! От предвидения родится спасение! Мы просили Ивана пустить к нам брата… и настаивали — он не склонялся на нашу просьбу. Да будет благословен Аллах, умудряющий смертного для охраны друга! Теперь сами видим, что худо бы было, коли бы Нордоулата прислали с Москвы. Пусть его воеводствует у брата Ивана да копит мудрость… Протягивай ноги по длине одеяла.

— Могучий Гирей, прибежище мира! — подавая грамоту, снова заговорил Никитин. — Государь великий князь посылает к тебе грамотку, чтобы было известно твое благополучие, что, как было доселе, враги твои — его враги! Сиди-Магмет тоже просил пустить к нему Нордоулата, но государь, провидя его козни, того же Нордоулата послал с нашими силами против этого самого недруга, и юрт его теперь в развалинах! Да еще государь, в изъявление к тебе, великому хану, своего царственного дружества, назначил царем в Казань благородного Магмет-Аминя, сына возлюбленной сожительницы твоей царицы Нур-Салтан…

— В цари казанские, говоришь! А Али-хан-то что?

— Изменник он! От войска царя Ивана в полон взят и отослан на Вологду.

— А?! Неразумный! Разве не знал он пословицы «лобжи руку, если не можешь отрубить ее»! — вырвалось у него как-то резко и жестко. Гирей задумался не на шутку. Он опустил свою лисью голову с видом смущения, нелегко побеждаемого, однако кое-как совладал с собою и тоном, в котором отражалась теперь какая-то грустная робость, промолвил: — Брату Ивану Казани я бы трогать не советовал… Бог с нею! И без нее есть у него много домашних недругов. Тысяча друзей немного, один враг много! И камешек ранит голову! — заключил он пословицами, не в состоянии скрыть волнения, бормоча едва слышно: — Кто за многое берется — мало кончает.

Помолчав с минуту, Гирей поправился, подозвал к себе Никитина и по-итальянски сказал ему сурово:

— Джовине, что ко мне привел ты, не затем ли прислан Иваном ко мне, чтобы поберег его я у себя, как он бережет моих братьев?

— Нет, государь, — почтительно поклонясь Гирею, ответил Никитин, — смею остановить твое высокое внимание на этом юноше. Государь выбрал его, как своего самого присного, для посольства к тебе, а я только второй посол. Но речь вести мне велено как

бывалому в твоей державе и известному тебе. Это — князь Василий Данилович Холмский, сын могучего полководца государя Ивана Васильевича и доброй его сродницы, воспитательницы птенцов государского гнезда его.

Гирей благосклонно взглянул на Холмского. Вася поклонился ниже пояса.

— Добро, добро!.. Пусть учится посольскому делу. Прок будет. Роза родится из терния… Подойди, друг!

Никитин перевел Васе слова ханские, и юноша, приблизившись, встал на колено. Гирей положил ему на плечи обе руки свои и велел подать парчовый халат — в подарок. Раздавая дары, Гирей шутливо повторил пословицу: «Видя тебя с пустыми руками, слуга говорит: спит эфенди! А дашь, так скажет: эфенди, удостой войти!» — намекая на малость привезенных из Москвы ему подарков.

— У вас есть также пословица, государь, — отшучивался Никитин. — «Голого не оберут и тысячи конных», а дороги к твоему благополучию не из безопасных. И дружба истинная, прибежище мира, выказывается на помощи в нужде. Дары — вежливость!

— Сказал, что умника прислал ко мне Иван-брат, — весело отозвался Гирей на эти слова разумного старца. Бархатная шуба и павлинье опахало вручено было тут же Никитину, который, откланиваясь и благодаря за ласку, просил Гирея позволить предстать к Нур-Салтан-царице, как повелевал государь Иван Васильевич. Менгли-Гирей соизволил. Встал и велел проводить в гарем послов московских, сам за ними туда последовав, медленно двигаясь на больных ногах своих.

Переход был недалек. Спустились за цветником в коридорчик, и через несколько шагов чауш исчез куда-то, а невидимая рука отворила узенькую дверь, сквозь которую блеснуло солнце.

— Войдите! — сурово и хрипло промолвил черный кызляр-ага в белой чалме. — Только… осторожнее.

Послы поспешили нагнуться и пролезть в низкую дверцу, против которой у окошка сидела на подушках величавая татарка в красном шелковом бешмете. В стороне, на низких нарах, на подушках у поднятой драпировки, сидело несколько красавиц, молодых еще, но значительно раздобревших. Они, будто не замечая вошедших, продолжали болтать друг с другом, но величавая ханша посмотрела в ту сторону с неудовольствием, и болтуньи смолкли, принявшись с любопытством озирать вошедших.

Величавая госпожа была Нур-Салтан. Она уже не молода, но при значительной полноте тела успела сохранить много приятности во всей фигуре своей. Сидела она поджав ноги и вязала из золотых нитей и желтого шелка на длинных спицах сетку для любимого аргамака Менгли-Гиреева. Большого смущения ханша не показала, когда к ней приблизились послы и Никитин в двух словах объяснил ей цель представления. При имени сына улыбка непритворного удовольствия осветила энергические черты гордой повелительницы гарема.

— Брат Иван знал, чем потешить Нур-Салтан! Поблагодари его за милости к нам, почтенный шейх, — отозвалась она величественно Никитину. — Сын мой будет кунаком надежным белому царю Ивану, скажи ему от меня. Только пусть он не дает его в обиду своим воеводам.

— Будь благонадежна, ханум, государь, возвысив, сумеет поддержать достоинство царя казанского.

— А лучше бы было, когда Казань была бы сама по себе, а Москва сама по себе. Ночь велика до утра, Аллах знает, что осветит заря! — кротко, но значительно ответил вошедший Гирей, сделав приметный знак неудовольствия, найдя одалиск без чадр, не спрятанными, а смотрящими на москвитян.