Искры
Шрифт:
— Вон отсюда, иродово племя! — загорланил мастер, но Леон схватил его за руку, а пожилой костыльщик крикнул:
— Помолчи, жила чертова! Мы согласны и бросаем работу, — сказал он в ответ Луке Матвеичу и обернулся к своим: — Как, ребята?
— Броса-аем!
— По дома-ам! — послышались со всех сторон голоса.
Лука Матвеич попросил костыльщиков помочь остановить литейный цех. Охотников нашлось много, но едва подошли к литейному цеху, как оттуда повалил народ.
Увидев Ряшина и Ткаченко, Лука Матвеич воскликнул:
— Ура литейщикам!
— Ура костыльщикам! — ответил Ткаченко, и
Леон наблюдал за Лукой Матвеичем, за его спокойными и точными действиями и думал: «Вот он, старый революционер. Ни одного лишнего шага! И как это он знает, что и кому сказать?»
Лука Матвеич взобрался на старые опоки и заговорил громко, отчетливо:
— Товарищи! По вашей воле завод стоит. Вместе со всеми рабочими России сегодня и вы выступили против своих угнетателей. Вчера полиция и казаки зверски расправились с Лавреневым и молодыми рабочими. Они хотели запугать вас. Отвечайте на это решимостью довести всезаводскую забастовку до победного конца! В ней — ваша сила, первое пока оружие. Лавренев — честный человек. Это хозяин-капиталист и его холуи довели рабочих до отчаяния, и люди пошли на погром. Вы должны потребовать освобождения их и сказать, что иначе вы не пустите завод. Хозяин и власти — одна шайка. Не успели вы подняться на борьбу с Сухановым, как на вас бросили казаков и полицию. Значит, рабочие не могут успешно бороться против капиталистов, пока существует царизм…
Вдали на заводском железнодорожном полотне показались всадники. Лука Матвеич возмущенно закончил свою речь:
— Вот и сейчас нам не дают говорить: опять едут казаки. Не падайте духом, товарищи! Объединяйтесь для борьбы за полное экономическое и политическое освобождение!
Рабочие увидели казаков и бросились кто куда.
— По домам! — крикнул Ряшин.
Леон указал Луке Матвеичу на бракованные трубы и побежал следом за ним. Но казак с тремя белыми лычками на погонах настиг их, наклонился с седла и заработал нагайкой. Леон зашатался, закрыл лицо руками и почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его и понесли.
Очнулся Леон в трубе. Впереди него сидел тот самый мужик с рыжей бородой, которого он назвал трусом.
— Это ты меня сюда затащил? А где тот, усатый? — спросил Леон.
— Убежал. Но вахмистр, кажись, догнал его. Пошли, все уже утихомирилось. Кровь оботри.
Леон вытер лицо, вылез из трубы и несколько раз негромко крикнул:
— Цыбуля! Товарищ Цыбуля!
Из других труб выползло несколько человек, но Луки Матвеича среди них не было.
— Эх, неладно получилось, — удрученно проговорил Леон. — На кой черт ты меня тащил? — обратился он к рыжебородому мужику. — Того, усатого, надо было спасать. Как звать-то хоть, скажи?
— Данила Подгорный. Я тебя спасал, думал, шашкой рубанули: кровью взялся здорово.
Леон направился к Ткаченко, жившему в казенной квартире рядом с заводом, и нашел его дома.
— Где Цыбуля? — спросил он.
— Арестован, — угрюмо ответил Ткаченко.
Леон сел на стул и упавшим голосом произнес:
— Такого человека не уберегли!
Домой он пришел с перевязанной головой. Алена, увидев его испятнанного кровью, с черной повязкой, в ужасе воскликнула:
— Кто это тебя?!
— Казаки.
— За
— Поди спроси их.
Алена села на стул и заплакала.
— Проклятая жизнь! Там меня отец порол арапником, тут тебя бьют. Да что это за наказание божие, за судьба такая?!
— Ну, ничего. Ты там перенесла, а я тут перенесу. Придет время, за все с них спросим.
— Спросишь ты с них! Лавренев уже спрашивал, да в тюрьме оказался. Эх, Лева, Лева! И на черта ты связался с ними, с хозяевами теми? Как будто тебе больше всех надо.
Возбужденная, быстрая, пришла Ольга. Едва она переступила порог, как Алена обратилась к ней:
— Оля, ну хоть бы ты отговорила его и не пускала в самое пекло. Ведь они его порешат когда-нибудь.
Ольга переглянулась с Леоном, подошла к Алене и погладила ее по плечу.
— Успокойся, Алена, слезами делу не поможешь. Пришлось так — вот и побили его. Но не всегда будут нас бить. Когда-нибудь мы им отомстим.
Алена утерла слезы, встала.
— Вы, я смотрю, одним миром мазаны, — недовольно сказала она и зло посмотрела Ольге в лицо. — Да на что мне ваша месть? Я хочу жить спокойно! Они будут мстить хозяевам. Подумаешь, какие храбрые! А хозяин возьмет да рассчитает вас да еще скажет полиции, чтоб за решетку вас посадили. Очень мне весело будет, если Леона заберут в тюрьму, а я с дитем останусь. Об этом ты думал? — спросила она у Леона.
Ольга видела, как при этих словах Леон покраснел и не знал, куда смотреть и что говорить. И так ей стало жалко его и обидно за него. «Да, Лева, нелегкая жизнь будет у тебя. А это ведь только начало», — подумала она и ответила Алене так же резко:
— Тебя послушать, так завязывай глаза и беги на край света. Нет у нас такой жизни, чтоб все шло тихо да спокойно. Ты это понимаешь? «Рассчитают, за решетку посадят», — насмешливо передразнила она Алену. — Подумаешь, страсти какие! Хватит нам дрожать. Пугали нас, да не очень мы боимся их всех! А ты поменьше бойся, тогда и жизнь будет как жизнь.
Леону понравилась речь Ольги, и он поддержал ее:
— Правильно, Оля. Ну, да это Алене с непривычки все таким страшным кажется. Я думаю, это скоро пройдет.
Алене и самой понравились слова Ольги, но она не сказала об этом, а только подумала: «Какие они горластые, уверенные, эти заводские девки. Все одно как мужик говорит».
От хаты Горбовых доносились песни. Леон по голосу узнал Дементьевну, певшую свою любимую плясовую, и спросил у Алены:
— Гуляют, что ли?
— А то ты впервой слышишь? С утра, — ответила Алена.
Леон набросил жакет на плечи и вышел.
У Горбовых шел пир горой. На старинном, обитом медными лентами сундуке сидел Иван Гордеич и, широко размахивая рукой, топал по земле огромным сапогом. Дементьевна в широкой синей юбке и белой кофточке с кружевами, подняв над головой рюмку с водкой, павой кружилась по хате, пристукивала ногой по земляному полу, и голосок ее бойко звенел на весь двор:
Полетел комаречек с горя в по-оле. Да присел комаречек на дубо-очек. Ой, задумался комарик, зажури-ился, Почему он на мухе не жени-ился.