Шрифт:
1.
Возможно, все началось тогда, когда моя мама, царствие ей небесное, прокричала мне, в очередной раз забежавшему на 5 секунд домой и уже куда-то стремительно мчавшемуся по лестнице к выходу из подъезда, что мне звонил какой-то Сережа и просил передать, что мне предлагают работу и просил перезвонить какому-то Валерию Соколову.
Жили мы тогда в небольшой 3-х комнатной квартирке у самой станции в подмосковном Реутове, куда переехали из Орла, после того как маме сделал предложение ее давний поклонник и она вышла за него замуж. Я благополучно учился в Московском авиационном самолетостроительном техникуме, успешно совмещая получение образования с коммерческой деятельностью простого советского фарцовщика, что к слову было совсем небезопасно с точки зрения закона. Сам процесс учебы не доставлял мне ровным счетом ни малейшего удовольствия и являлся лишь элементарным проявлением уважения к маме. Я бы даже сказал, что это был негласный договор между мамой и мной: с моей стороны я должен был учиться, с ее стороны полный карт-бланш на мою свободу в не учебное время.
В середине 80-х в Москве было несколько торговых точек, где собирались фарцовщики.
Переехав из Орла в Москву, я сразу же определил приоритеты своего существования. Мне хотелось всего и по возможности сразу, мне хотелось быть везде, в центре самых разнообразных и увлекательных событий, которыми в полной мере изобиловала наша благословенная столица. Меня можно было встретить на трибуне огромного "Олимпийского" на каком-нибудь попсовом концерте и в уютном МХАТЕ, жадно поглощающего очередную популярную постановку, или даже в концертном зале им. Чайковского, куда я случайно попал, опрометчиво перепутав двери с театром Сатиры. Вообще мне кажется, что Москва того времени буквально кишела и сходила с ума от всякого рода культурных мероприятий. На моей памяти не было ни одного концерта или спектакля, который не проходил бы на аншлаге и, как правило, всегда и везде перед началом любого представления тебя непременно облепляли страждущие в надежде урвать лишний билетик. После провинциального Орла Москва представала передо мной в феерии бесконечных верениц из концертов, спектаклей и бог его знает еще каких интересных мероприятий, так манящих меня к своим призрачным горизонтам.
Моими любимыми местами для торговли были магазины на Садово-Кудринской улице, что около планетария, магазин около Белорусского вокзала, называемый между фарцовщиками «белкой» и небольшая комиссионка в Благовещенском переулке. Все они находились относительно недалеко друг от друга, что помогало мне оперативно курсировать между ними, в случае если я начну мозолить глаза моему самому главному на тот момент врагу- участковому милиционеру 10 отделения по фамилии Минков. Петр Минков мог часами мне читать нотации о вреде спекулятивной заразы в развитом социалистическом обществе, обильно сдабривая свои нравоучения словами тунеядец, бездельник, лоботряс и что-то там еще, но при этом он был безобидным простодушным добряком. Хотя однажды я совсем не на шутку перепугался, попав в очередной раз к нему в кабинет. Я тогда пытался реализовать партию женских часов. Эти часики представляли собой разноцветные пластиковые браслеты, которые подобно наручникам состояли из двух дужек соединяемых симпатичной блестящей застежкой, на одной из дужек с внешней стороны красовался маленький электронный циферблат. Это красиво висевшая на кисте руки безделушка, сделанная где-то в Гонконге, очень хорошо раскупалась московскими модницами и называлась в простонародье крабами, так как в расстегнутом виде напоминала то ли рога, то ли клешни.
Петр неожиданно выпрыгнул откуда-то из-за моей спины как раз в тот момент, когда я демонстрировал очередным покупателям всю палитру цветового разнообразия нескольких часов-крабов. Быть застуканным с четырьмя часами в руках у входа в магазин было серьезным основанием если не для ареста, то уж точно для профилактической беседы в кабинете участкового. Весь ужас происходящего заключался в том, что в моем рюкзаке было куда большее количество этих крабов, отчего рюкзак напоминал увесистый вещь-мешок. По дороге в отделение милиции я судорожно прокручивал разные варианты развития ситуации и, почти смирившись с неизбежным обнаружением Петром содержимого рюкзака, безуспешно пытался придумать хоть что-то в свое оправдание. А именно, каким образом у меня оказалась такая куча крабов, и главное какие люди меня снабдили часами в количестве 150(!) штук. К слову сказать, то доверие, которое мне оказывали мои благодетели, давая товар на реализацию, никак не могло быть омрачено никакими форс-мажорами. Даже в самом страшном сне я не мог себе этого представить. И вот сейчас это доверие было под большим вопросом. Это был кошмар.
Пройдя весь путь от магазина до отделения на ватных от страха ногах бок обок с участковым, я изо всех сил пытался держать себя в руках, излучая подобие безмятежности и с пониманием кивая головой, как бы соглашаясь с очередным нравоучением, вливаемым мне Петром Минковым. Кабинет, в который мы пришли и который мне был хорошо знаком по прошлым визитам, представлял собой небольшую продолговатую комнату, в которой с трудом помещалось два стола стоящих буквой "Т". Петр, пройдя в дальний конец комнаты, сел на свое место, как положено, под портрет Дзержинского и пригласил меня сесть напротив него. Я, не выпуская из вспотевших от стресса рук рюкзак, с вымученной из последних сил уверенностью прошел и опустился на стул. То, что случилось дальше, без преувеличения спасло меня от тех неприятностей, которыми могла обернуться вся моя последующая жизнь. Наверно, мои ангелы в этот момент сжалились надо мной и ниспослали мне сил на ту наглость, с которой я водрузил свой рюкзак перед собой на стол, прямо под нос Петра Минкова. Видимо ему и в голову не могло прийти, что я вот так запросто возьму и поставлю перед ним то, что ни в коем случае не должно быть им обнаружено. Так и простоял мой рюкзачок всю нашу беседу. Так и не обнаружил его содержимого Петр, а может он обо всем догадался и просто пожалел меня. Ведь если б ситуация сложилась кардинально наоборот, неизвестно чтоб тогда со мной стало. Кстати сказать, мне, в отличие от моих подельников по ремеслу, на милицию везло гораздо больше. Взять хотя бы Игоря, которого мир впоследствии узнает как Игоря Селиверстова. Ну, ни разу он не попадал к Петру. Ментовским медом я был, что ли намазан?
В общем,
2.
Мой отец, Жуков Владимир Васильевич, был ученым-физиком, которого после окончания аспирантуры направили в Махачкалу возглавлять один из факультетов Дагестанского педагогического института. Казалось, что жить мы там будем долго и счастливо и поэтому для капитального обоснования нашей семье выделили огромную трехкомнатную квартиру в прекрасном новом высотном доме на 11 этаже с великолепным видом на гору Таркитау. Это было время, сулящее от будущего только самые приятные ожидания. Отец продвигался по карьерной лестнице и готовился к защите докторской диссертации. Мама, Лариса Викторовна, была инженером по образованию и работала у него же в деканате преподавателем.
Родители были счастливы, и мы, дети, мои младшие братья двойняшки Сергей и Виктор и старшая сестра Наталья, купались в лучах этого семейного счастья. У отца на факультете учился студент, которого звали Самули, то ли я излучал немыслимое обаяние, то ли симпатия ко мне этого добродушного кавказца била через край, но как только наступали у Самули каникулы, он всегда меня брал с собой в горный аул, где жила его семья. Ах, этот горный воздух, от которого кружилась голова! Я мог парить в облаках, не отрываясь от земли, поскольку облака проплывали прямо перед окнами его дома. Я никогда не забуду ощущение жуткой высоты, когда меня, шестилетнего ребенка, посадили в седло огромной кобылы, хлестнули ее кнутом и вслед крикнули: "Езжай джигит!" Как я тогда не покалечился, одному богу известно. Из того времени, что я ходил в детский сад, особо в память врезалось неудачное падение с лестницы. Это была сине-красно-желтая железная конструкция, которыми и по сей день уставляют детские площадки. Я сорвался и пересчитал зубами несколько ступенек, небольшой шрам с внутренней стороны губы до сих пор напоминает об этом падении. Своей первой творческой удачей я бы назвал участие в детсадовской самодеятельности в роли лидер танцора в костюме капитана. Я был впереди, а за мной несколько ребят в костюмах матросов. Мы танцевали танец «Яблочко». Остался даже фотоснимок из какой-то махачкалинской газеты, где запечатлен этот исторический момент. Как-то на новогоднем утреннике мне досталась роль медведя, который по сюжету рыча, вылезал из всего домика, кого-то там пугал, и, сделав свое черное дело, опять забирался в домик. По сценарию в ходе спектакля все звери должны были помириться и танцевать веселый хоровод, но мне почему-то не хотелось выходить из моего домика, видимо мое отсутствие в хороводе никого не смутило. Так я и просидел там весь спектакль, и уже когда меня хватились, то никак не могли понять, куда я подевался. Меня искали везде, где только можно. Не найдя в помещениях детсада,
вышли на улицу, но когда и там не нашли, то конечно жутко перепугались. Но все закончилось хорошо. Я благополучно выполз из своего укрытия, сполна насладившись одиночеством. Там же, в детском саду, со мной произошла невиданная доселе штука. Меня как будто накрыла какая-то невидимая волна. Детское сознание никак не могло определить, что происходит. Было ощущение, что я вижу себя со стороны, как будто я сам только что видел свой собственный затылок, убежавший от меня куда-то полсекунды назад. Это был я, это был точно я, я только что тут был, а теперь меня второго тут нет. Потом позже я узнал, что это было дежавю.
В первый класс общеобразовательной и музыкальной школы я пошел одновременно, как положено 1 сентября 1974 года. Вообще, учебу в музыкальной школе я воспринял как бессмысленную нагрузку на детский организм и никак не мог взять в толк, почему мои папа и мама, которые меня так любят, подвергают свое чадо таким необоснованным страданиям? Забегая вперед, скажу, что эта неразделенная любовь к музыке проистекала у меня вплоть до окончания мной музыкальной школы, то есть все семь последующих лет. Зато обычная школа приготовила для меня воистину потрясающий подарок… Я влюбился! Плодом моих вожделений стала моя первая учительница, уже не молодая женщина за пятьдесят, которую звали Нина Петровна. Она всегда выглядела очень элегантно и подтянуто, в строгом деловом костюме, плотно облегающем еще довольно стройную фигуру. Она всегда носила каблуки, а волосы собирала в элегантный пучок на затылке. Она обладала каким-то необъяснимым женским обаянием, было такое ощущение, что воздух вокруг нее всегда благоухает самыми немыслимыми ароматами. Как-то раз я уже под вечер решил навестить мою ненаглядную и направился прямиком к ней домой, благо жила она по соседству. Я поднялся на 5 этаж, позвонил в дверь и то, что предстало перед моим взором, буквально ошеломило меня. Как будто в каком-то неведомом мне доселе свечении ко мне подплыла почти что по воздуху необыкновенной красоты фея. Ее длинные распущенные волосы локонами ниспадали на ослепительно белое одеяние, от такого великолепия я потерял дар речи, почему-то сильно испугался и уже через секунду пулей вылетел оттуда. Прибежав домой, я прямо с порога стал кричать: "Мама, мама, Нина Петровна такая красивая!" Позже, когда мама встретила Нину Петровну, та поделилась своей версией случившегося в тот вечер: «Да, я уже собиралась ложиться спать, распустила волосы и надела комбинашку, как вдруг появился Ромочка. Я подумала, может что-то случилось, но не успела и слова сказать, как он уже испарился». Нина Петровна ничего не могла со мной поделать. Я, как истинный галантный кавалер, первым делом заходя в класс, подходил прямо к учительнице и на глазах изумленных детей целовал ее в щеку. Естественно, такое поведение ученика ее немало смущало, но бороться со мной было бессмысленно, я был уверен, что такое проявление нежности как нельзя лучше убеждает ее в самом искреннем моем к ней отношении. Мама любила вспоминать эту историю моей первой любви и еще о том, как Нина Петровна, почти оправдываясь, делилась с ней: "Лариса Викторовна, я, конечно, очень тронута поцелуями Ромочки, но поймите, ведь другие дети на это смотрят. Они рассказывают об этом своим родителям, и они ведь все бог весть знает, что об этом думают… Пожалуйста, скажите Ромочке, чтоб он делал это, ну, как бы ни при всех".