Испытание невиновностью
Шрифт:
– Поедешь?
– Наверно нет... Какой смысл?
Они обогнули дом и пошли по тропе, которая вилась среди деревьев и в конце концов спускалась к реке. Над обрывом на полпути стояла небольшая беседка со скамьей. Не садясь, они просто остановились под ее прикрытием, чтобы спрятаться от ветра, и стали смотреть сверху на реку.
– Красиво тут, верно? – сказал Микки.
– Да, пожалуй, – отозвалась она, но взгляд ее выражал безразличие.
– Но точно сказать ты не можешь, да? – ласково упрекнул ее Микки. – Ты не умеешь чувствовать
– Ты раньше никогда этим не восхищался, хотя мы прожили здесь столько лет. Ты все время ходил хмурый, тосковал, хотел обратно в Лондон.
– Это другое дело, – покачал головой Микки. – Просто я был здесь чужим.
– Вот именно, – сказала Тина. – Ты всюду чужой.
– Я всюду чужой, – задумчиво повторил Микки. – Должно быть, так оно и есть. Господи, Тина, какая страшная мысль. Помнишь ту старую песню, что пела нам Кирстен? Про голубку:
Девица моя милая...
Голубка моя белокрылая...
Вспомнила?
Тина замотала головой.
– Может, она тебе и пела, а я... нет, не помню. Микки продолжал, то ли декламируя, то ли напевая:
– Девица моя милая,
Голубка моя белокрылая,
Мы уходим в дальнее плаванье,
И назад мы уже не придем.
Не найти мне нигде тихой гавани
Только в любящем сердце твоем.
Он заглянул Тине в глаза.
– Так оно, похоже, и есть.
Тина положила маленькую ладонь ему на локоть.
– Давай посидим тут немного, Микки. Тут не чувствуется ветра и не так холодно. Он подчинился.
– Ну почему ты всегда такой грустный? – спросила она.
– Эх, моя милая, разве тебе понять?
– Я многое понимаю. – Тина покачала головой. – Неужели ты не можешь о ней забыть, Микки?
– Забыть? О ком?
– О матери.
– Забыть о ней! – с горечью повторил Микки. – Поди попробуй забыть после таких расспросов, как сегодня утром. Когда человека убили, он не дает о себе забыть.
– Я не про то, – сказала Тина. – Я имела в виду твою родную мать.
– О ней-то чего мне думать? Я и не видел ее с шести лет.
– Нет, Микки, ты о ней думал. Думал постоянно.
– Я что, когда-нибудь говорил тебе об этом?
– Некоторые вещи можно и так понять. Микки обернулся к ней.
– Ты такая тихая, мягонькая зверушка, Тина. Вроде черного котеночка. Так и хочется погладить тебя по шерстке. Киса, кисонька, хорошенькая, славная. – Он погладил рукав ее пальто.
Тина улыбнулась в ответ. Микки сказал:
– Ты ведь не ненавидела ее, как все остальные, правда?
– И очень несправедливо с вашей стороны! – Она покачала головой и проговорила с чувством:
– Ты посмотри, сколько она нам всем дала! Дом, тепло, любовь, хорошую еду, игрушки, присмотр и уход...
– Да-да, – нетерпеливо отмахнулся Микки. – Блюдечко молока и чтобы гладили по шерстке. Это все, чего ты хотела, кошечка?
– Я была благодарна за это, – ответила Тина. – А вы – нет.
– Неужели ты не понимаешь, Тина,
– Дом могли разбомбить, – заметила Тина. – И ты мог погибнуть.
– Ну и что? Пусть бы и разбомбили. Я бы погиб у себя дома, среди своих. На своем месте. Видишь, мы снова к этому вернулись. Нет ничего хуже, чем быть чужим, посторонним. Но ты – котеночек, для тебя важны только материальные вещи.
– Возможно, что это и так, в каком-то смысле, – сказала Тина. – Возможно, потому я и не испытываю таких чувств, как вы все. У меня нет в душе этой странной обиды, которая есть у всех остальных, – и больше всего у тебя, Микки. Мне не трудно чувствовать благодарность, потому что я не стремилась обязательно быть самой собой. И не хотела оставаться там, где была. Я, наоборот, хотела освободиться от себя. Хотела стать другим человеком. И она превратила меня в другого человека. В Кристину Аргайл, у которой есть дом, которую любят. Которая живет обеспеченной жизнью и может ничего не бояться. Я любила маму за то, что она дала мне все это.
– А твоя родная мать? Ты что, никогда о ней не думаешь?
– Чего мне о ней думать? Я ее почти и не помню. Не забудь, мне было всего три года, когда я очутилась здесь. У нее я все время боялась, мне было страшно: эти шумные драки с пьяными матросами, и она сама тоже... теперь, став взрослой, я понимаю, что она, по-видимому, тоже почти всегда была пьяна. Тина говорила равнодушно, как о ком-то постороннем. – Нет, о ней я не вспоминаю и не думаю. Моей матерью была миссис Аргайл. И мой дом – здесь.
– Да, тебе легко, Тина, – вздохнул Микки.
– А тебе почему обязательно должно быть трудно? Ты сам создаешь трудности! Только имей в виду: ты не миссис Аргайл ненавидел, а свою родную мать. Да-да. Я знаю, что так оно и есть. И если это ты убил миссис Аргайл, то на самом деле ты хотел убить свою мать.
– Тина! Что за вздор ты плетешь?
– А теперь, – спокойно продолжала Тина, – тебе некого больше ненавидеть, и поэтому тебе стало очень одиноко. Но ты должен научиться жить без ненависти, Микки. Это, наверное, трудно, но возможно.
– Не понимаю, что ты такое болтаешь? Что значит:
«если это ты убил»? Ты прекрасно знаешь, что в тот день я находился далеко отсюда. Я проверял автомобиль клиента на Мур-роуд, у Минчинского холма.
– Да?
Тина поднялась и подошла к самому краю обрыва, откуда видна была река внизу.
– На что ты намекаешь? – спросил Микки, подойдя и встав рядом.
Тина указала на реку.
– Кто эти двое там внизу? – спросила она. Микки кинул быстрый взгляд.
– Эстер и этот ее доктор, по-моему, – ответил он. – Тина, что ты сейчас такое сказала? Бога ради, не стой ты над самым обрывом!