Шрифт:
Дождливой осенней ночью
Дождь шел не переставая. Он начался еще с утра, с каждым часом становился сильнее и сильнее, а к вечеру превратился в настоящий ливень. Редкие фонари, скупо освещавшие улицы Зигмунтова, одного из многочисленных поселков под Варшавой, не рассеивали темноты ноябрьской ночи. Даже яркая лампа над входом в местное отделение милиции, обычно хорошо видимая издалека, сегодня казалась небольшой желтой точкой.
Внутри здания, где помещалось отделение милиции, было тепло и светло.
— Ну и льет, — заметил капрал.
Потоки дождя, подхваченные ветром, хлестали в окно и текли по стеклу, застилая его сплошной пеленой.
— По крайней мере у вас ночь будет спокойная. В такую погоду даже самый отъявленный бандит из дому носа не высунет, — сказал сержант.
— Смотри не утони в грязи, пока дойдешь до дома.
— Как-нибудь доберусь. На Вишневой, правда, грязь непролазная, вчера по щиколотку можно было увязнуть. Дальше получше, нет такой глины. А у меня под горкой всегда сухо — песок.
— Возьми в шкафу накидку поручика, — посоветовал капрал. — В ней не промокнешь.
— И так дойду… Завтра я заступаю после обеда. Неохота утром сюда тащиться, а поручику может понадобиться. Вдруг будет лить, как сегодня.
— Наверняка будет. Похоже, зарядило надолго.
— Известное дело — ноябрь. Ну, будь здоров!
— Пока!
— Да, не забудь, — уже в дверях обернулся сержант, — пускай Вежбицкий и Фигель после обхода выйдут к последней электричке, которая в ноль сорок восемь. Хулиганы любят это время.
— В такой дождь?
— Всякое бывает. С последним поездом из Варшавы возвращается местная шпана. Им ведь все равно, какая погода, а в дождь можно действовать смело, никто не поймает. Пусть патруль пройдется по станции и по главной улице.
— Хорошо, пошлю. Что передать поручику?
— Скажи, что завтра я буду после двух. Утром съезжу в Варшаву. Пока!
Дверь за сержантом захлопнулась.
Спустя час вернулся патруль — Вежбицкий и Фигель. Сняли непромокаемые накидки, повесили на вешалку. На полу сразу же образовалась лужа. Пришедшие закурили.
— В поселке все спокойно, — доложили они капралу, — на улице ни души. Дождь хлещет как из ведра.
— Калисяк распорядился, чтобы вы вышли к последнему поезду, а затем прогулялись по главной улице.
Вежбицкий поморщился.
— Опять грязь месить. У меня сапоги насквозь промокли.
— Ничего не поделаешь, надо идти. Позавчера в этом поезде у какой-то женщины вырвали сумочку. А когда сна бросилась вдогонку за вором, кто-то из его дружков подставил ей ножку, бедолага упала и разбилась.
— В милицию она не заявляла, — заметил капрал.
— Но это факт. Мне рассказал приятель, он все видел.
— Наверняка
— Это уж точно.
— Дай им волю, они и ножи пустят в ход.
— Я бы их всех пересажал.
— У тебя есть доказательства, что это они? Никто в свидетели не пойдет, их все боятся. Когда мы в прошлом году задержали Каминчака за драку в пивной, чем дело кончилось?
— Заплатил восемьсот злотых штрафа.
— А что для такого восемьсот злотых? Дали бы полгода — сразу б поумнел…
Милиционеры согрелись, отдохнули и, прихватив накидки, отправились на станцию. Вернулись часа через два. В поселке все было спокойно. Дождь чуть поутих.
Капрал дежурил у телефона. Вежбицкий и Фигель ушли в соседнюю комнату. Перекусив и немного обсохнув, через час опять вышли из отделения. Около шести утра им снова надо было быть в районе железнодорожной станции, чтобы следить за порядком при посадке на электрички — утром много народа уезжало на работу в Варшаву.
В начале восьмого пришел начальник отделения, поручик Ян Панас. Выслушал рапорт дежурного о том, что ночь прошла спокойно.
А через несколько минут в отделение вбежала пожилая женщина. С трудом переведя дыхание, она прокричала:
— Убитый!.. Сержант Калисяк!.. У меня в саду!..
— Кто убит? Что вы несете?
— Пошла я с утра за молоком и хлебом, — женщина заговорила чуть спокойнее, — открыла дверь, иду к калитке. Было еще совсем темно, издалека я ничего не увидела. Подхожу ближе, а у самой калитки под изгородью лежит человек. Я подумала, пьяный, ан нет, не пьяный. В милицейской форме. Лежит неподвижно. Фуражка сползла с головы и волосы в крови. На земле тоже кровь. Смотрю, а это наш сержант. Я его хорошо знаю. Не раз к нам заходил.
— Где вы живете? Далеко? — перебил ее поручик.
— Здесь рядом. На Цветочной, не доходя Вишневой.
Поручик вскочил из-за стола.
— Пошли!
Остальные милиционеры встали как по команде.
— Вы хоть плащи наденьте, дождь-то идет. А ему, бедняге, уже ничем не помочь. Мертвый он…
— Капрал, — более спокойно сказал поручик, — вы останетесь, а Вежбицкий и Фигель пойдут со мной.
Пройдя несколько сот метров, милиционеры подошли к огороженному сеткой участку. Вдоль ограды росли кусты, на которых в эту пору года не осталось ни листочка; от калитки вела бетонная дорожка к стоящему в глубине дому.
Женщина сказала правду. Сразу же за калиткой под кустами лежал мужчина в милицейской форме. Лежал на животе, широко раскинув руки. Голова у него была повернута вправо, волосы под съехавшей набок фуражкой слиплись от крови. На земле тоже виднелись следы крови, слегка размытые дождем. Это был сержант Калисяк. Смерть, похоже, наступила давно. На лице застыло выражение полного покоя. Никаких следов борьбы не было заметно. Очевидно, убийца застиг свою жертву врасплох, одним ударом лишил жизни.