Иван Болотников Кн.2

Замыслов Валерий Александрович

— На дыбу! — приказал дьяк.

Мамон освободил Аничкина от сыромятных ремней, поднял, отвел руки назад и связал их у кисти веревкой, обшитой войлоком; другой конец веревки перекинул через поперечное бревно дыбы.

— Сказывай, вор!

— Напрасно стараешься, дьяк, — сипло выдохнул Аничкин.

— Дыбь!

Мамон принялся натягивать веревку, поднимая и выворачивая у Матвея руки. Подошел пыточный стрелец, накрепко связал ремнем ноги. Аничкин повис на вытянутых руках. Мамон звучно сплюнул и с такой силой нажал ногой на ремень, что руки Матвея хрустнули и

вышли из суставов.

Теперь вновь загуляет кнут, загуляет страшно, жестоко, вырезая, словно ножом, лоскуты мяса до костей. Но Мамон на сей раз изменил черед пытки. Он взялся за ручник и стальные иглы. Он давно уже понял: ни от кнута, ни от рассола, ни от каленого железа Аничкин не заговорит. Он сам железный, но и на железных людей есть управа — ни один еще преступник не одолел его излюбленной пытки.

Мамон сел на табурет, притянул Матвеевы ступни и принялся неторопливо вбивать под ногти иглы. Ох, какими сладкими, опьяняющими звуками отдавались в его сердце протяжные стоны Аничкина!

Дьяк изумился бешеным, горячим глазам ката. Господи, да этот и матери родной не пощадит. С каким упоением он лютует и свирепствует! Господи, какое же адское терпенье надо иметь узнику!

Не выдержал, подбежал к кату, пнул ногой.

— Буде!.. Буде, Малюта! Мне живой вор надобен. Буде!

Минули сутки. Аничкин глухо стонал, метался в жару, гремел цепями. Узник, прикованный к железному кольцу неподалеку от Матвея, участливо ронял:

— Потерпи, потерпи, детинушка… Эк потешились над тобой изверги. Живого места нет.

Аничкин облизнул пересохшие губы.

— Пить!.. Пить, дьяволы!

Но кружку воды подадут лишь утром, надо ждать всю ночь.

— Потерпи, детинушка. За терпенье дает бог спасенье. Поживем, еще, погреемся на солнышке. Потерпи!

Узник был крепок телом, но стар годами, его еще не били кнутом и не подвешивали на дыбу.

— А ты как сюда угодил? — с трудом ворочая языком, спросил Аничкин.

— Эва, детинушка. Ныне пол-Москвы в темницах. На Варварском крестце Шуйского хулил. Изрекал, чтоб Болотникова держались.

— Веришь в него, отец?

— Верю, детинушка. Он человек праведный, за народ стоит. Даруй же, господь, ему победу. Уж так бы хотелось пожить в волюшке.

— Поживем, отец. Недолго уж боярам народ мытарить… Пить! Пить, дьяволы!

К тюремщику, дремавшему в каменном закутке на лавке, поднялся Мамон.

— Аничкин не сдох?

— Жив покуда. Воды просит.

— Воды?.. Напою молодца, хе.

Пошел с кружкой к узникам. Услышал приглушенный разговор, остановился.

— …Великий человек Иван Исаевич. Неистовый. Без кривды живет. Для него простолюдин — родной брат. За мужика и холопа глотку перегрызет. Лют он на бояр… Жаль, свидеться боле не придется. Надеялся он на меня. Когда на Москву провожал, ладанку с себя снял. Надень, говорит, Матвей, она принесет тебе удачу. С сей ладанкой я ордынцев в Диком Поле бил и от турецкой неволи спасся. С сей ладанкой на Москву шел. Ныне же тебе вручаю. Ступай с ней в столицу и поднимай народ.

У Мамона частыми толчками забилось

сердце. Вот это подарочек! Метил в воробья, а попал в журавля. Знать, сам бог ему ныне во всем сопутствует.

Светя факелом и гулко громыхая сапогами, зашагал к узникам. Ступил к Аничкину, поднес к губам кружку.

— Водицы захотел, Матвейка?.. Глянь, добрая водица, холодненькая, будто из ключика, хе, — дразня, отпил несколько глотков, крякнул. — Добра! — плеснул на стену. Вновь приблизил кружку к Матвею, наклонился, выпуская тонкую струйку на пол. — Добра, добра водица! — громко захохотал.

— Погань! — кровавый плевок летит в лицо ката.

Мамон пихает сапожищем Матвея по ногам, срывает с груди ладанку на крученом шелковом гайтане.

— Не трожь, не трожь, кат! — громыхая цепями, рванулся к палачу Аничкин.

Мамон отшиб Матвея кулаком.

После третьей пытки царь приказал казнить атамана Аничкина на Красной площади. Казнить жестоко. Площадь запрудили тысячи москвитян. Государева преступника привезли на телеге.

Стрельцы, попы, каты. Подле Лобного места торчит заостренный кол. Аничкин — худой, изнеможденный, увечный, скелет с дерзкими огненными глазами.

Лающий, нудный голос дьяка, оглашавшего притворный лист. Низкий, раскатистый говор попа с иконой и крестом.

— Покайся, сыне! Покайся в тяжких грехах своих, и всемилостивый бог простит тебя.

— Цыть, отче! — голос булькающий, хриплый. — Прощай, народ православный, и прости, коль мало тебя на Шубника и бояр призывал.

— На кол!

Каты грубо толкнули к колу, посадили на заостренный верх. Резкая, чудовищная боль пронзила тело. Жуткий крик. Терпи, терпи, Матвей, терпи, повольник! Ты ж всегда был сильным. Терпи! Не видать боярам твоих слез, не слыхать твоих стонов. Терпи; Ишь, какое многолюдье на Красной. То трудники пришли с тобой прощаться, с тобой — воеводой Ивана Исаевича Болотникова. Крепись, соберись с духом. Москва ждет от тебя последнего слова.

И Аничкин, славный казак Матвей Аничкин, повольник Аничкин, собравшись с силами, громко, мятежно воскликнул:

— Люди! Не верьте Шуйскому. Он клятвоотступник. Не бывать при нем праведного царства! Жить под кнутом и в кабале. Целуйте крест царю Дмитрию. Жив Красно Солнышко! Перед святым храмом Василия Блаженного о том клятву даю. Жив! Держитесь Большого воеводы Ивана Болотникова. Он несет вам волю и житье доброе. Убейте Шубника, убейте бояр и откройте ворота рати народной. Восстаньте, люди!

Изо рта Аничкина хлынула кровь, он затих, корчась на колу, но его дерзкие бунташные слова всколыхнули Москву.

— Православные! — вскричал один из москвитян. — Аничкин правду сказывает. Неча нам бояр и Шуйского терпеть. Поборами задавили, ремесло захирело, с голоду пухнем. Божедомки мертвыми завалены. Буде лихоимцев терпеть! Круши бояр!

— Круши! — горячо отозвалось многолюдье и ринулось к боярским подворьям.

Глава 17

Болотников, Мамон и Давыдка