Иван Болотников
Шрифт:
«Будем помнить, атаман!»
«Не атаман, дурни, а отец-воевода Тимофей Егорыч Веденеев. То накрепко зарубите».
На коней сели. Стрелец до засеки дорогу указывал, а потом пришлось его пристукнуть: выдал бы нас в крепости служилый, и отпустить нельзя. В тот же час в город вступили. И вот пяту седмицу воеводствую, – заключил Федька.
– Выходит, поверили царевой грамоте? – спросил Болотников.
– А то как же. Грамота с печатями. С такой подорожной меня даже батюшка на воеводство
– А как дворяне? Они-то ни в чем не заподозрили?
– Поначалу хлебом и солью встретили, на пир позвали, лисой крутились, а теперь, чую, поохладели. Особливо пушкарский голова да сотник Лукьян Потылицын.
– Чего ж так?
– Воеводство мое не по нраву. Я ведь тут иные порядки завел. Колодников из темниц выпустил, батоги отменил, мздоимство пресек. Многих из приказных повелел на площади кнутом бить, а кое-кого и вовсе из Воеводской выгнал. Вот и осерчали на меня лихоимцы, готовы живьем проглотить. Да не выйдет. Вся крепость, почитай, за меня.
– А стрельцы?
– И служилые мной довольны. Я-то их сразу утихомирил.
– Ужель словом? – хохотнул Васюта.
– Стрелец – не девка, словом не прельстишь. Хлебное и денежное жалованье вперед за год отвалил. Возрадовались! В ножки теперь кланяются, – Берсень лихо крутнул ус и продолжал похваляться. – Тут у меня не только стрельцы. Есть и пушкари, и затинщики, и городовые казаки. Те, что служилые по прибору. Никого не обидел, всех пожаловал.
– А дьяк, поди, горюет, – рассмеялся Болотников.
– Горюет приказный, еще как горюет. Всю-де государеву казну опростал, быть мне в опале, хе-хе.
– Горазд ты, воевода. В един миг казну размотал, – закатился от смеха Васюта.
– Не свою – цареву. Пущай народ потешится… Ну, а вы-то как, други мои любые? Как по Руси побродяжили?
– Тут длинный сказ, Федор. Кажись, не были только у черта на рогах, – молвил Болотников.
– А вот и поведайте. Любо мне будет послушать вас.
Глава 5 АГАТА
К вечеру изрядно захмелели; сидели в обнимку и горланили песни. А потом Федька позвал парней в светлицу.
– К девкам, други! Разговеемся!
В светлице девки сидели за прялками; увидев воеводу, встали и поясно поклонились.
– Киньте прялки! Гулять будем! – гаркнул Берсень.
В одной руке его кувшин, в другой – серебряная чарка.
Девки потупились, будто к полу приросли. Лишь одна из них, статная и синеглазая, смотрела на воеводу спокойно и без всякой робости.
Федька налил вина в чарку и поднес крайней девке.
– Жалую тебя, Фекла!
Девка вновь поклонилась, чарку приняла, но не пригубила, замешкалась: уж больно
– Пей! – прикрикнул Федька.
Девка не ослушалась, осушила чарку и заморщилась, замахала рукой.
– Крепко зеленое. Ниче… А ну целуй ее в уста, Васька! Это вместо закуси. Целуй! – захохотал Федька.
Васюта тут как тут. Облапил ядреную девку, крепко поцеловал. А Берсень ступил дальше, к статной и синеглазой.
– Жалую, Агата!
Но Агата чарки не приняла.
– Спасибо за честь, воевода. Однако ж прости, не пью я.
– Не пьешь?.. Так одну чарку, ладушка. Не откажи.
– Богу зарок дала, воевода. Не неволь и не гневайся, – с легким поклоном молвила Агата.
– Так и не будешь? – пьяно качнулся Федька.
– Не буду, воевода, – тихо, но твердо сказала Агата.
Федьке упрямство девки не понравилось, в темных глазах его полыхнул огонь.
– Не будешь? Это мне-то перечить? Кинь гордыню, Агата, силом заставлю. А ну-ка, Иван, помоги ей выпить!
Болотников глянул на девку, та стояла отчужденная и неприступная; большие синие глаза были холодны. Тяжелая русая коса легла на высокую грудь.
«Будто Василиса моя», – невольно подумалось Ивану.
– Чего ж ты, друже? – подтолкнул Федька.
– Оставь ее, воевода. Зачем же силком?
Агата благодарно глянула на Болотникова, но к ней тотчас подскочил Васюта, полез целоваться.
– Приголублю тебя, молодушка.
Иван оттолкнул Шестака от девки, но тот опять полез. Тогда почему-то обозлился Федька.
– Прочь! Убью, Васька!
Отшвырнул Шестака к стене, опустил тяжелую руку на турецкий пистоль.
– Порешу за Агату… То лада моя. Крепко запомни, Васька.
– Ошалел, воевода, – потирая ушибленный затылок, незлобиво вымолвил Васюта. – Твоя так твоя. Для меня ж и Феклуша в утеху. Так ли, любушка?
Подошел к девке, ущипнул за крутой зад. Фекла хихикнула, игриво блеснула влажными глазами.
– Грешно, батюшка.
– Без греха веку не изживешь, без стыда рожи не износишь, Феклушка. Где грех, там и сладость, – вывернул Васюта и потянул девку в темные сени.
Болотников молчаливо пошатывался возле прялки; голова была тяжелой, плясали трепетные огоньки свечей в затуманенных глазах.
– Прилягу я, воевода.
– Почивай, Иван… Палашка! Проводи молодого князя в покои.
– Провожу, батюшка-воевода, – охотно кивнула девка и шагцула следом за Болотниковым.
Федька тяжело плюхнулся на лавку, повел мутными очами по светлице. Девки все еще стояли, ожидая воеводского слова.
– И вы почивайте. Ступайте в подклет… А ты побудь здесь, Агатушка, побудь, голубица.