Иван Кондарев
Шрифт:
Всю дорогу до околийского управления покаянно — тоскливый куплетик бередил ему душу ироническим смыслом, который приобретали для него самого эти слова.
Во дворе околийского управления и в тени навеса у лестницы шумели и хорохорились добровольцы из вчерашней команды. Один кавалерийский поручик, белокурый, тонкий в талии, со светлыми кошачьими глазами и маленькими усиками на свежевыбритом лице, стоял у входа со списком
— Беги скорее наверх — получишь патроны и тебя запишут. Вот сейчас прибудут из казармы повозки, и мы отправимся, — сказал Костадину Андон.
— Я так не могу… Мне надо найти своих лошадей. А куда вас посылают? — спросил Костадин.
— Как будто в Симаново, но точно не знаю…
Костадин взглянул вопросительно на подпоручика, тот улыбнулся, но ничего не сказал, и, растолкав рассевшихся на ступеньках добровольцев, Костадин стал подниматься на второй этаж. Еще на середине лестницы он услышал наверху сердитый голос Александра Христакиева. Христакиев кого-то ругал. «Неужели мой посаженый так и не уходил домой?» — подумал Костадин. Вчера вечером, когда он приходил сюда заявить об угнанных лошадях и передать ружье Николы, он слышал этот повелительный, дерзко-наступательный голос, и сейчас невольно создавалось впечатление, что Христакиев продолжает говорить со вчерашнего вечера. Манол рассказал ему, что посаженый отец вначале держался в стороне, но после нападения крестьян прибежал в околийское управление, отругал коменданта и весь комитет, обвинив их в слабохарактерности и нерешительности, и пытался посягнуть на власть самого начальника гарнизона.
В грязном, усыпанном окурками и коробками от патронов коридоре Костадин чуть не столкнулся с молодым человеком в серовато-зеленом костюме, стремительно вышедшим из кабинета коменданта. Когда Костадин вгляделся в его расстроенное лицо и встревоженные глаза под новенькой серой шляпой, которые, казалось, не хотели видеть ничего происходящего вокруг, он узнал в нем Ивана Кондарева и отпрянул как ужаленный. Тотчас же в дверях комендантского кабинета появился судебный следователь Александр Христакиев и громко крикнул вслед спускавшемуся по лестнице Кондареву:
— Оснований нет ни для моего, ни для вашего появления на свет божий! Даже для этого. А ежели вы попытаетесь покинуть город, мы поступим с вами так, как найдем нужным!
Кондарев не обернулся, и по всему его виду и по его быстрым, резким движениям Костадин понял, что он и не хотел слышать того, что говорил ему Христакиев.
Эта неожиданная встреча привела Костадина в замешательство. От ощущения близости этого ненавистного ему человека у него на мгновение все закружилось перед глазами и кровь ударила в голову. Казалось, кто-то стукнул тяжелым молотом и окончательно разбил те последние колебания, с которыми он сюда пришел. Придя в себя, он кивнул Христакиеву, но тот, словно бы не узнав его, вошел в кабинет, оставив открытой дверь. Оттуда послышался голос коменданта:
— Не придавайте этому значения!
— Он куда опаснее тех! — нервозно прервал его Христакиев. — Если он отказывается дать подписку о невыезде и если у него хватает нахальства являться сюда в такой обстановке и протестовать против закрытия его типографии, его необходимо арестовать!
— Вы не имеете на это права… Я вам уже сказал и повторяю…
— Я представляю в городе судебную власть независимо от того, есть ли другая власть или нет. Завтра, самое позднее во вторник, я буду прокурором, и вам незачем будет жаловаться на то, что я посягал на ваши функции. Со вчерашнего дня вы с полковником совершаете ошибку за ошибкой. Уходите от ответственности и прикрываетесь
Александр Христакиев в сердцах топтал пыльный ковер и, чтобы не дать возможности растерянному и душевно сраженному Кантарджиеву опомниться, сыпал одно за другим свои обвинения. Увидев его расстроенное лицо и злые огоньки в глазах, взгляд которых на секунду остановился на нем и тут же скользнул в сторону, Костадин понял, что в такой момент не то что украденные лошади, но и его, Костадина, жизнь мало интересует Христакиева и что события, происходящие в стране, имеют для него самого такое же решающее значение, как и для Христакиева. Он остановился на пороге кабинета. Ни тот, ни другой не обратили на него никакого внимания.
— Отец ваш входит в комитет, ничто не делалось без его согласия, — говорил в это время Кантарджиев, оставаясь за письменным столом, и размахивал руками.
— Ваш дурацкий комитет меня не интересует! Вашими телефонными разговорами вы подняли на ноги всех дружбашей околии. Зачем вам понадобилось торговаться с ними? Вместо того чтоб направить команды и сменить кметов, вы стали их уговаривать! Приказываю вам опечатать клуб коммунистов и установить за ними наблюдение. И немедленно, в течение получаса, требую доставить сюда Петра Янкова добровольно или под арестом, вы слышите?
— Вот вам телефон, садитесь и командуйте. Я уже не знаю, кому подчиняться, и у меня больше нет сил… Примите мою отставку, — плаксивым тоном сказал Кантарджиев.
— Нечего разыгрывать сентиментальные сцены. Уже девять часов, а члены комитета сладко спят у себя дома. Депутация должна выехать раньше воинских частей и добровольцев, ты понимаешь это? — бесцеремонно и уже обращаясь на «ты», ответил Христакиев и вдруг, словно бы только что заметив Костадина на пороге, повернулся к нему и спросил, по какому делу он пришел.
— Я пришел узнать, в какие села отправится команда. Я за лошадьми…
— А, за лошадьми… Ты-то сам как считаешь, куда угнали твоих лошадей?
— Да поближе к горам, думаю…
— Посмотрим. Ступай в жандармское помещение, там тебе дадут патроны… — Христакиев взялся за ручку двери и захлопнул ее за Костадином.
Задетый таким отношением Христакиева и вконец сконфуженный, Костадин спустился вниз, чтобы получить патроны.
Добровольцы по-прежнему галдели, толпясь в тени возле входа и на заднем дворе, где ждал приказаний также и кавалерийский взвод. Костадин присел на низкую каменную ограду в стороне от здания и, мучимый новыми мыслями, принялся разглядывать своих товарищей. В команде было человек пятьдесят. Помимо нескольких сыновей торговцев, помимо тех, кто хотел обеспечить себе теплое местечко, да десятка бродяг бездельников здесь были унтер-офицеры и офицеры запаса, в аккуратных военных мундирах без погон. Раскаленное солнце заливало жаром желтое оштукатуренное здание, поблескивало на ружьях и амуниции кавалеристов. Оседланные лошади обмахивали себя коротко подстриженными хвостами, отгоняя облепивших их мух.
Члены гражданского комитета приходили один за другим и быстро поднимались наверх. Костадин увидел брата, который с озабоченным видом быстро пересек двор. Потом прошел Петр Янков, сопровождаемый высоким офицером, и исчез в затененном входе. Из здания доносились сердитые голоса, стук дверей, телефонные звонки. «Алло, алло, это Тырново?» — спрашивал кто-то. Через несколько минут сам Гуцов вынес большой белый лоскут, и один из добровольцев стал прикреплять его к рейке. Какой-то штатский сообщил, что Стамболийский пытался бежать к турецкой границе, но с минуты на минуту его должны были поймать; в Бургасе вспыхнул мятеж, а в Тырново все спокойно… Штатского облепили со всех сторон и наперебой расспрашивали.