Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3)
Шрифт:
Естественно поэтому, что на мне лежала прямая обязанность поднять брошенную перчатку и ответить моему противнику, не щадя его самолюбия, что я и сделал, тем более, что его речь произвела впечатление не только на оппозиционную часть Думы, но даже и на некоторых членов правительства. Столыпин был положительно смущен и, наклонившись ко мне, спросил меня: "что значить это разоблачение, и могу ли я опровергнуть его". Я успокоил его, что не мы, а Кутлер будет сконфужен потому, что он, как плохо знакомый вообще с бюджетом, и, в частности, совершенно не знающий сметы Министерства, Народного Просвещения, просто запутался и не знал, где искать пропавшей по его мнению суммы. Так и оно и вышло на самом деле. Не прошло и пяти минут, как сидевший позади меня, на правительственной скамье, главный бухгалтер Министерства Финансов, превосходно знавший все сметы, передал
Я счел, поэтому, моею обязанностью воспользоваться предоставленным мне правом и, не ожидая других речей, просил {256} дать мне слово, чтобы рассеять впечатление, оставшееся после Кутлера. Я не судья в моем собственном деле, но по общему голосу мое возражение было не только удачно, но и привело Кутлера в величайшее смущение, он просто почернел, как-то осунулся, и не мог сказать мне потом ни одного слова в оправдание своих выпадов, и только отделался одним словом, что на личные мои выпады, он отвечать не будет, а когда я просто прочитал справку главного бухгалтера Дементьева, и развил ее смысл, указавши на то, что не к лицу такому опытному в своей прошлой службе лицу, как недавний мой сотрудник, играть на политических страстях и, срывая аплодисменты слева, сообщать данные, не отвечающие действительности, и совершенно не двусмысленно обвинять правительство просто в краже, то торжество оппозиции сменилось прямым смущением, и прения как-то утратили всякий интерес, тем более, что и на долю Столыпина выпала возможность уличить того же Кутлера в неправильном заявлении и по Министерству Внутренних Дел, и бросить ему меткий упрек в том, что нанесенный им удар "пришелся не по коню, а по оглобле".
Через два дня, 22-го марта, мне пришлось еще раз выступить в Думе по общим прениям по бюджету, но остроты уже больше не было, и все дело утратило всякий интерес и закончилось просто передачею бюджета в особую Комиссию, из которой оно так и не вернулось до роспуска Думы. Публика, наполнявшая хоры, но общему признанию, вынесла самое выгодное впечатление от выступления правительства, многие приходили приветствовать меня, а Совет Министров и, в особенности Столыпин, оказали мне просто демонстративный прием, когда мы все собрались в павильоне, после окончания заседания.
Печать также отнеслась сочувственно к нашим выступлениям, за исключением, разумеется, Речи и Русских Ведомостей, которые прошли мимо всех неловкостей Кутлера и, главным образом, обрушилось на то, что будто бы я придал лично полемический тон всем прениям. Вскоре стали назревать другие события, и они делали вопрос о неизбежности роспуска Думы все более и более очевидным. Собрания Совета Министров стали более частыми, рассмотрение проекта выборного закона сделалось еще более интенсивным.
Именно к этой поре, концу марта, относится небольшой, но весьма характерный эпизод, связанный с именем покойного Министра Иностранных Дел, Извольского.
Все мы давно уже знали, что каждый раз, когда в связи {257} с теми или иными событиями, в суждениях Совета затрагивался вопрос о неизбежности роспуска Думы, Извольский также неизбежно выскажет свои соображения о нежелательности этого, по соображениям нашей политики, и будет настаивать на том, что деловая работа Думы налаживается, и ее оппозиционные выступления против правительства вовсе не так уже далеко отходить от обычной оппозиции в европейских парламентах. Но тут случилось, что после одного из заседаний по запросам, Министр Юстиции Щегловитов опять указал в Совете Министров на невыносимое положение Министров в Думе и, не ставя вопроса о роспуске, выразился только, что это мучение кончится только с роспуском, и до того не остается ничего иного как терпеть и ждать. Велико было общее всех нас удивление, когда Извольский, без всякого вызова с чьей-либо стороны, сказал, что и он начинает понимать всю необходимость роспуска и полагает даже, что невыгодные от того последствия значительно преувеличиваются вообще, так как он только что получил сообщение от нашего посланника в Португалии, который подробно доносит ему о только что состоявшемся роспуске кортесов, который произошел без всяких осложнений, и не вызвал никакою брожения в стране. Шванебах подхватил это заявление и, делая серьезный вид, сказал: "мы должны быть очень благодарны Александру Петровичу за то, что он облегчает нашу трудную задачу, когда она предстанет перед нами, и
После 22-го марта я ни разу не был более во второй Государственной Думе до самого ее роспуска. Заседания ее продолжались, но они носили характер какого-то невероятного сумбура, настолько было ясно, что никакая продуктивная работа была немыслима, да она никого в Думе и не интересовала, а вое время уходило на бесплодные попытки правой фракции бороться против явной демагогии, не прикрываемого стремления дискредитировать правительство по всякому поводу - со стороны всех остальных фракций, которых на самом деле и не было, так как вся Дума представляла собою сплошное революционное скопище, в котором были вкраплены единицы правых депутатов, отлично сознававших всю свою беззащитность даже с точки {258} зрения руководства прениями со стороны председателя Думы Головина.
Перечитывая и сейчас, много лет спустя, стенограммы заседаний Думы, невольно спрашиваешь себя, как могла держаться Дума столько месяцев, каким образом ее возмутительные речи не вызвали тогда открытых революционных выступлений улицы, и как хватило сил у представителей правительства вынести все те оскорбления, которые ежедневно сыпалась на их головы.
Текущая работа еще как-то тянулась некоторое время, и в ней участвовало и Министерство Финансов, второстепенные проекты которого рассматривались в конце апреля, и даже в течение всего мая месяца, не только в Финансовой Комиссии, во и в Общем собрании, создавая в последнем, разумеется, только поводы ко всевозможным выступлениям против правительства, несмотря на то, что внесенные им дела носили самый безобидный, деловой, характер и имели своим предметом такие далекие от какой-либо политической окраски вопросы, как например, вопрос о контингенте налога с недвижимых имуществ и его раскладке, об обложении земель в Туркестанском крае и другие совершенно заурядные дела, требовавшие, однако, неизбежно законодательного рассмотрения.
Почти все эти дела касались компетенции Департамента Окладных сборов, во главе которого стоял еще так недавно H. H. Кутлер, и по всем этим делам неизменным докладчиком или главным оппонентом правительству всегда, выступал Кутлер, как будто искавший реабилитации своей компетентности в прямых налогах, после постигшей его неудачи по бюджету. И хотя его связывали прекрасные личные отношения с заменявшим меня по всем этим делам в Думе, моим Товарищем H. H. Покровским, недавним его же сотрудником, но все его выступления носили такой пристрастный, враждебный правительству характер, что нужно было величайшее терпение Покровского и его природное отвращение от всякой резкости, чтобы выслушивать все расточаемые резкости, для которых не было ни малейшего основания. Большинство этих дел, благодаря этому особенному методу работы, так и не дошло до окончательного рассмотрения Думою и только немногие из них дошли до Государственного Совета.
После 22-го марта, вскоре наступил короткий пасхальный перерыв, а затем быстро Дума покатилась под гору к ее неизбежному роспуску.
{259} Можно оказать баз преувеличения, что после того, что произошло в Думе 17-го апреля, а затем в заседании 7-го мая, ее дни были уже сочтены, и наступила, неизбежная агония, тянувшаяся до 2-го июля, когда в поздний ночной час, Совет Министров получил, в Елагинском Дворце, подписанный Государем указ о ее роспуске и вместе с ним и Именной Указ Сенату с утвержденными в исключительном порядке, через Совет Министров новыми правилами о выборах в Думу третьего созыва, вместо правил 11-го декабря 1905 года, давших такие печальные результаты при двукратном созыве Думы на их основании.
Характеристика этих двух заседаний, определивших неизбежный роспуск второй Думы, как-то мало остановила на себе внимание широких слоев публики, и истинная причина роспуска осталась затемненною как предвзятым отношением оппозиционной печати, так и безразличием публики.
Первая считала, что правительство без нужды противится введению у нас настоящего конституционного строя, чего только и добивается будто бы большинство народного представительства, вторая не входила вовсе в разбор того, что происходило в Думе и что грозило несомненною новою революционною вспышкою. Она видела только, что Дума находится в постоянном конфликте с правительством, и отчасти даже недоумевала, почему оно так долго медлит роспуском.