И на обломках самовластьяНапишут наши имена!А. С. Пушкин. «К Чаадаеву»
Потомок Чаадаева, сгинувший в сталинской тьме,На русский язык перевёл большинство его «Писем».Из бывших князей, он характером был независим,На Зубовской площади жил, и в Лубянской тюрьме.Уверенный духом, корысти и страха лишён,Он в семьдесят восемь держался, пожалуй, неплохо,И если записке Вернадского верить, то онСобою украсить сумел бы любую эпоху.Он был арестован и, видимо, сразу избит,И после расстрелян, о чём говорилось негромко.А предок его, что с портрета бесстрастно глядит,Что может он сделать в защиту себя и потомка?В глухом сюртуке, без гусарских своих галунов,Он в сторону смотрит из дальней эпохи туманной.Объявлен безумцем, лишённый высоких чинов,Кому он опасен, затворник на Новой Басманной?Но трудно не думать, почувствовав холод внутри,О силе, сокрытой в таинственном том человеке,Которого более века боятся цари.Сначала цари, а позднее – вожди и генсеки.И в тайном архиве, его открывая тетрадь,Вослед за стихами друг другу мы скажем негромко,Что
имя его мы должны написать на обломках,Но нету обломков, и не на чем имя писать.1987
Старые песни
Что пели мы в студенчестве своём,В мальчишеском послевоенном мире?Тех песен нет давно уже в помине,И сами мы их тоже не поём.Мы мыслили масштабами страны,Не взрослые ещё, но и не дети,Таскали книги в полевом планшете –Портфели были странны и смешны.Что пели мы в студенчестве своём,Когда, собрав нехитрые складчины,По праздникам, а чаще без причиныК кому-нибудь заваливались в дом?Питомцы коммуналок городских,В отцовской щеголяли мы одежде,И песни пели те, что пелись прежде,Не ведая потребности в иных.Мы пели, собираясь в тесный круг,О сердце, не желающем покоя,О юноше, погибшем за рекою,О Сталине, который «лучший друг».«Гаудеамус» пели и «Жену»,И иногда, вина хвативши лишку,Куплеты про штабного писаришкуИ грозную прошедшую войну.Как пелось нам бездумно и легко, –Не возвратить обратно этих лет нам.Высоцкий в школу бегал на Каретном,До Окуджавы было далеко.Свирепствовали вьюги в феврале,Эпохи старой истекали сроки,И тёмный бог, рябой и невысокий,Последний месяц доживал в Кремле.1987
«Этот город, неровный, как пламя…»
Этот город, неровный, как пламя,Город-кладбище, город-герой,Где за контуром первого планаВозникает внезапно второй!Этих храмов свеченье ночное,Этих северных мест Вавилон,Что покинут был расой одноюИ другою теперь заселён!Где каналов скрещённые саблиПрячет в белые ножны зима,И дворцовых построек ансамблиПриезжающих сводят с ума!Лишь порою июньскою летней,Прежний облик ему возвратив,В проявителе ночи бесцветнойПроступает его негатив.И не вяжется с тем ПетроградомНовостроек убогих кольцо,Как не вяжется с женским нарядомДжиоконды мужское лицо.1987
Петровская галерея
Эпоха Просвещения в России, –На белом фоне крест небесно-синий,Балтийским ветром полны паруса.Ещё просторны гавани для флота,На острове Васильевском – болота,За Волгою не тронуты леса.Начало просвещения в России.Учёный немец, тощий и спесивый,Спешит в Москву, наживою влеком.Надел камзол боярин краснорожий.Художник Аргунов – портрет вельможи, –Медвежья шерсть торчит под париком.Начало просвещения в России, –Реформы, о которых не просили,Наследника по-детски пухлый рот,Безумие фантазии петровской,Восточная неряшливая роскошь,Боровиковский, Рокотов, Гроот.Встал на дыбы чугунный конь рысистый.История империи РоссийскойПока ещё брошюра, а не том,Всё осмотреть готовые сначала,Мы выйти не торопимся из зала, –Мы знаем, что последует потом.1988
Вальс тридцать девятого года
(песня)
На земле, в небесах и на мореНаш напев и могуч и суров:Если завтра война,Если завтра в поход, –Будь сегодня к походу готов!Припев из предвоенной песни«Если завтра война»Полыхает кремлёвское золото.Дует с Волги степной суховей.Вячеслав наш Михайлович МолотовПринимает берлинских друзей.Карта мира верстается наново,Челядь пышный готовит банкет.Риббентроп преподносит УлановойБелых роз необъятный букет.И не знает закройщик из Люблина,Что сукно не кроить ему впредь,Что семья его будет загублена,Что в печи ему завтра гореть.И не знают студенты из ТаллинаИ литовский седой садовод,Что сгниют они волею СталинаПосреди туруханских болот.Пакт подписан о ненападении –Можно вина в бокалы разлить.Вся Европа сегодня поделена –Завтра Азию будем делить!Смотрят гости на Кобу с опаскою.За стеною ликует народ.Вождь великий сухое шампанскоеЗа немецкого фюрера пьёт.1988
Баллада о спасённой тюрьме
Я это видел в шестьдесят втором –Горела деревянная Игарка.Пакеты досок вспыхивали жарко –Сухой июль не кончился добром.Дымились порт, и склады, и больница, –Валюта погибала на корню,И было никому не подступитьсяК лохматому и рыжему огню.И, отданы милиции на откуп,У Интерклуба, около реки,Давили трактора коньяк и водку,И смахивали слёзы мужики.В огне кипело что-то и взрывалось,Как карточные, – рушились дома,И лишь одна пожару не сдаваласьБольшая пересыльная тюрьма.Горели рядом таможня и почта,И только зэки, медленно, с трудом,Передавая вёдра по цепочке,Казённый свой отстаивали дом.Как ни старалась золотая рота,На две минуты пошатнулась власть:Обугленные рухнули ворота,Сторожевая вышка занялась,И с вышки вниз спустившийся охранник,Распространяя перегар и мат,Рукав пожарный поправлял на кране,Беспечно отложивши автомат.За рухнувшей стеною – лес и поле,Шагни туда и растворись в дыму.Но в этот миг решительный на волюБежать не захотелось никому.Куда
бежать? И этот лес зелёный,И Енисей, мерцавший вдалеке,Им виделись одной огромной зоной,Граница у которой – на замке.Ревел огонь, перемещаясь ближе,Пылали балки, яростно треща,Дотла сгорели горсовет и биржа, –Тюрьму же отстояли сообща.Когда я с оппонентами моимиСпор завожу о будущих веках,Я вижу небо в сумеречном дымеИ заключённых с вёдрами в руках.1988
Дорога
Солнце в холодную село воду,В небе лучом полыхнув зелёным.Человечество делится на скотоводовИ земледельцев. В делении оном,Неприменимом в двадцатом веке,Осталась верной первооснова,Коренящаяся в самом человеке,А не в способе добывания съестного.Ты это всё вспоминаешь, в душнойКомнате, тусклой порой вечерней.В теле твоём законопослушномНеопрятный ворочается кочевник,Не отличающий оста от веста,Но ненавидящий прочные стены,Надеющийся переменой местаПроизвести в себе перемены.Прочь же поскачем, в пыли и гаме,Не доверяя земле вчерашней!Пастбище, вытоптанное ногамиСотен животных, не станет пашней.Где остановимся? Что засеем?Чем успокоим хмельные души?Вслед за Колумбом и Моисеем,Вплавь и пешком, по воде и по суше.Женщины этой ночное ложе,Дом твой, вместилище скучных бедствий, –Что бы ни выбрал ты, выбор ложен, –Первопричина открытий – в бегстве.1988
Поминальная польскому войску
Там, где зелень трав росистых,Там, где дым скупого быта,Посреди земель российскихВойско польское побито.Не в окопе, не в атаке,Среди сабельного блеска, –В старобельском буеракеИ в катынских перелесках.Подполковник и хорунжий –Посреди берёзок стылых,Их стреляли, безоружных,Ближним выстрелом в затылок.Резервисты из Варшавы,Доктора и профессура –Их в земле болотной ржавойСхоронила пуля-дура.Серебро на их фуражкахПоистлело, поистлелоВозле города Осташков,В месте общего расстрела.Их зарыли неумело,Закопали ненадёжно:«Ещё Польска не сгинела,Але Польска сгинуть должна».Подполковник и хорунжийСтали почвой для бурьяна.Но выходят рвы наружу,Как гноящаяся рана.Над планетой спутник кружит,Вся на пенсии охрана,Но выходят рвы наружу,Как гноящаяся рана.Там, где мы бы не хотели,Там, где сеем мы и пашем.Не на польском рана теле –А на нашем, а на нашем.И поют ветра суровоНад землёй, густой и вязкой,О весне сорокового,О содружестве славянском.1988
Шинель
На выставке российского мундира,Среди гусарских ментиков, кирас,Мундиров конной гвардии, уланских,И егерских, и сюртуков Сената,Утяжелённых золотым шитьём,Среди накидок, киверов и касок,Нагрудных знаков и других отличийПолков, и департаментов, и ведомств,Я заприметил странную шинель,Которую уже однажды видел.Тот шкаф стеклянный, где она висела,Стоял почти у выхода, в торце,У самой дальней стенки галереи.Не вдоль неё, как все другие стенды,А поперёк. История России,Которая кончалась этим стендом,Неумолимо двигалась к нему.И, подойдя, увидел я вблизиОгромную двубортную шинельНачальника Охранных отделений,Как поясняла надпись на табличке,И год под нею – девятьсот десятый.Была шинель внушительная таГолубовато-серого оттенка,С двумя рядами пуговиц блестящих,Увенчанных орлами золотыми,Немного расходящимися кверху,И окаймлялась нежным алым цветомНа отворотах и на обшлагах.А на плечах, из-под мерлушки серойСпускаясь вниз к раскрыльям рукавов,Над ней погоны плоские блестели,Как два полуопущенных крыла.И тут я неожиданно узналШинель доисторическую эту:Её я видел много раз в киноИ на журнальных ярких фотоснимкахМальчишеских послевоенных лет,Где мудрый Вождь свой любящий народПриветствует с вершины мавзолея.И вспомнил я, как кто-то говорил,Что сам Генералиссимус тогдаЧертил эскиз своей роскошной формы –Мундира, и шинели, и фуражки.Возможно, подсознательно емуПришёл на память облик той шинелиНачальника Охранных отделений,Который показался полубогом,Наглядно воплотившим символ власти,Голодному тому семинаристу,Мечтателю с нечистыми руками,Тому осведомителю, которыйИзобличён был в мелком воровстве.Теперь, когда о нём я вспоминаю,Мне видятся не чёрный френч и трубкаТридцатых достопамятных годов, –Воспетая поэтами одеждаСурового партийного аскета,Не мягкие кавказские сапожки,А эти вот, надетые под старость,Мерцающие тусклые погоныИ серая мышиная шинель.1988
Избиение младенцев. Питер Брейгель Старший
Избиение младенцев в Вифлееме.В синих сумерках мерцает свет из окон.Где оливковые рощи? Снег и теменьВ этой местности, от Библии далёкой.Избиение младенцев в Вифлееме.Но заметить я, по-видимому, должен:От влияния позднейших наслоенийНеспособен был избавиться художник.Перепутав географию и даты,Аркебузы ухватив, как автоматы,Скачут грузные испанские солдаты,Шуба жаркая напялена на латы.И стою у полотна, не зная – где я?Вифлеем ли это, право, в самом деле?Снег кружится в этой странной Иудее,И окрестные свирепствуют метели.Прячут головы несмелые мужчины,Плачет женщина пронзительно и тонко, –Двое стражников, одетых в меховщину,Вырывают у неё из рук ребёнка.Вьюга тёмная младенцев пеленает.Снег дымится, от горячей крови тая…То не ты ли, Белоруссия родная?То не ты ли, Украина золотая?1988
