Избранные произведения в двух томах.Том 2.Стихотворения (1942–1969)

Друнина Юлия Владимировна

8

Миссис Смит! Может, есть еще время Материнское слово сказать? В русской сказке цеплялась за стремя, Стремя сына-разбойника, мать. Да, эпоха теперь не такая, Но еще беспощадней война — Гибнут люди, звенят, не смолкая, Опустевшие их стремена. Гибнут парни в стране незнакомой, Заработав презренье — не честь… Может, Джон ваш пока еще дома, Может, время у вас еще есть? На Руси, уцепившись за стремя, Не пускала разбойничать мать… Миссис Смит, может, есть еще время Материнское слово сказать?

1968

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ

Пролетели

дни, как полустанки, Где он, черный сорок первый год? Кони, атакующие танки, Над Москвой горящий небосвод? А снега белы, как маскхалаты, А снега багровы, как бинты. Падают безвестные солдаты Возле безымянной высоты. Вот уже и не дымится рана, Исчезает облачко у рта… Только, может быть, не безымянна Крошечная эта высота? — Не она ль Бессмертием зовется?.. Новые настали времена, Глубоки забвения колодцы, Но не забывается война. Вот у Белорусского вокзала Эшелон из Прошлого застыл. Голову склонили генералы Перед Неизвестным и Простым Рядовым солдатом, Что когда-то Рухнул на бегу у высоты… Вновь снега белы, как маскхалаты, Вновь снега багровы, как бинты. Вот Он, не вернувшийся из боя, Вышедший на линию огня Для того, чтоб заслонить собою Родину, столицу и меня. Кто он? Из Сибири, из Рязани? Был убит в семнадцать, в сорок лет?.. И седая женщина глазами Провожает траурный лафет. «Мальчик мой!» — сухие губы шепчут, Замирают тысячи сердец, Молодые вздрагивают плечи: «Может, это вправду мой отец?» Никуда от Прошлого не деться, Вновь Война стучится в души к нам. Обжигает, обжигает сердце Благодарность с болью пополам. Голову склонили генералы, Каждый посуровел и затих… Неизвестный воин, не мечтал он Никогда о почестях таких — Неизвестный парень, Что когда-то Рухнул на бегу у высоты… Вновь снега белы, как маскхалаты, Вновь снега багровы, как бинты…

1969

ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ

Машенька, связистка, умирала На руках беспомощных моих. А в окопе пахло снегом талым, И налет артиллерийский стих. Из санроты не было повозки, Чью-то мать наш фельдшер величал. …О, погон измятые полоски На худых девчоночьих плечах! И лицо — родное, восковое, Под чалмой намокшего бинта!.. Прошипел снаряд над головою, Черный столб взметнулся у куста… Девочка в шинели уходила От войны, от жизни, от меня. Снова рыть в безмолвии могилу, Комьями замерзшими звеня… Подожди меня немного, Маша! Мне ведь тоже уцелеть навряд… Поклялась тогда, я дружбой нашей: Если только возвращусь назад, Если это совершится чудо, То до смерти, до последних дней, Стану я всегда, везде и всюду Болью строк напоминать о ней — Девочке, что тихо умирала На руках беспомощных моих. И запахнет фронтом — снегом талым, Кровью и пожарами мой стих. Только мы — однополчане павших, Их, безмолвных, воскресить вольны. Я не дам тебе исчезнуть, Маша, — Песней возвратишься ты с войны!

1969

«Я люблю тебя злого…»

Алексею Каплеру

Я люблю тебя злого, В азарте работы, В дни, когда ты От грешного мира далек, В дни, когда в наступленье Бросаешь ты роты, Батальоны, Полки И дивизии строк. Я люблю тебя доброго, В праздничный вечер, Заводилой, Душою стола, Тамадой. Так ты весел и щедр, Так по-детски беспечен, Словно впрямь никогда Не братался с бедой. Я люблю тебя, Вписанным в контур трибуны, Словно в мостик Попавшего в шторм корабля, — Поседевшим, Уверенным, Яростным, Юным — Боевым капитаном Эскадры «Земля». Ты — землянин. Все сказано этим. Не чудом — Кровью, нервами — Мы побеждаем в борьбе. Ты — земной человек. И, конечно, не чужды Никакие земные печали тебе. И тебя не минуют Плохие минуты — Ты бываешь растерян, Подавлен И тих. Я люблю тебя всякого. Но почему-то, Тот — последний — Мне чем-то дороже других…

1969

«Остываю я, как планета…»

Остываю я, как планета, — Очень медленно, но бесспорно. А еще в глубине прогретой Набухают,

как прежде, зерна. И хлебам еще колоситься, И птенцам щебетать весною. Только ниже чуть-чуть пшеница, Только прежнего нету зноя. Чуть трудней заживают раны, Реже плачу и напеваю… Мне тревожиться вроде рано, Ну, а все-таки — остываю.

1969

«С собою душой не криви…»

С собою душой не криви: Признаться без ханжества надо — Есть боль в умиранье любви, Но есть и свободы награда. Окончилась странная власть — Бессмертное хрупкое чудо — Власть голоса, смеха и глаз… Бедней и богаче я буду: Я буду вольна над собой. И снова, как в юности ранней, В крови нарастает прибой, В груди — холодок ожиданья…

1969

«Как гром зимою…»

Как гром зимою, Словно летом снег (Зачем? К чему? — Пугаетесь вы сами), Вдруг начинает сниться человек — Чур, чур меня с такими чудесами! Вы были с ним дружны и холодны — Не бросит в жар, Не задрожат ресницы. И вдруг в ночи — предательские сны. А если и ему такое снится?.. И вот неловкость сковывает вас, Глаза боятся встретиться с глазами — О, двух сердец невидимая связь, Родившаяся где-то в подсознании!..

1969

«Я в далеких краях побыла…»

Я в далеких краях побыла, Как солдат, как газетчик, как гость. Помнишь Сент-Женевьев де Буа — Под Парижем российский погост? Сколько там, в равнодушной земле, Потерявших Отчизну лежит! В каждом сердце, на каждом челе Как клеймо запеклось — «апатрид» [2] . Знаю, были их дни нелегки, Куплен хлеб дорогою ценой. Знаю, были они бедняки, Хоть нажил миллионы иной. Бродят близкие возле оград, В их глазах безнадежный вопрос. О, пронзительный волжский закат, О, застенчивость брянских берез! Что ж, и нам суждено провожать — Перед смертью бессилен любой. Потеряешь когда-нибудь мать, Удержать не сумеешь любовь… Но опять захохочут ручьи, Брызнет солнце в положенный час, Знаешь, все-таки мы — богачи: Есть Отчизна — Россия — у нас. Отними ее — ты бы зачах, Отними ее — мне бы конец… Слышу я в заграничных ночах Перестук эмигрантских сердец…

2

Не имеющий гражданства.

1969

«О, хмель сорок пятого года…»

О, хмель сорок пятого года, Безумие первых минут! …Летит по Европе Свобода — Домой каторжане бредут. Скелеты в тряпье полосатом, С клеймами на тросточках рук Бросаются к русским солдатам: «Амико!», «Майн фройнд!», «Мой друг!» И тихо скандирует Буша Его полумертвый земляк. И жест, потрясающий душу, — Ротфронтовский сжатый кулак… Игрались последние акты — Гремел Нюрнбергский процесс. Жаль, фюрер под занавес как-то В смерть с черного хода пролез! И, жизнь начиная сначала, Мы были уверены в том, Что черная свастика стала Всего лишь могильным крестом. И тихо скандировал Буша Его полумертвый земляк. И жест, потрясающий душу, — Ротфронтовский сжатый кулак… Отпели победные горны, Далек Нюрнбергский процесс. И носятся слухи упорно, Что будто бы здравствует Борман И даже сам Гитлер воскрес! Опять за решеткой Свобода, И снова полмира в огне. Но хмель сорок пятого года По-прежнему бродит во мне.

1969

ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ

(На вечере поэтов, погибших на войне)

Сегодня на трибуне мы — поэты, Которые убиты на войне, Обнявшие со стоном землю где-то В своей ли, в зарубежной стороне. Читают нас друзья-однополчане, Сединами они убелены. Но перед залом, замершим в молчанье, Мы — парни, не пришедшие с войны. Слепят «юпитеры», а нам неловко — Мы в мокрой глине с головы до ног. В окопной глине каска и винтовка, В проклятой глине тощий вещмешок. Простите, что ворвалось с нами пламя, Что еле-еле видно нас в дыму, И не считайте, будто перед нами Вы вроде виноваты, — ни к чему. Ах, ратный труд — опасная работа, Не всех ведет счастливая звезда. Всегда с войны домой приходит кто-то, А кто-то не приходит никогда. Вас только краем опалило пламя, То пламя, что не пощадило нас. Но если б поменялись мы местами, То в этот вечер, в этот самый час, Бледнея, с горлом, судорогой сжатым, Губами, что вдруг сделались сухи, Мы, чудом уцелевшие солдаты, Читали б ваши юные стихи.