Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Ильина Наталия Николаевна

«Окружное послание» патриарха епископам - официальный документ, свидетельствующий об утверждении «русской» епархии. Эта епархия неизменно упоминается в церковных уставах византийских императоров, по крайней мере, с Льва VI (886-912), занимая 61 место в перечне[250]. Позднее она становится архиепископством. В отличие от Киевской Руси, эта «Росия» попадает в конце концов под власть Константинополя. В договоре между Византией и Генуей 1169 г. генуэзским кораблям разрешается торговать по всем владениям Византии, но для посещения Росии и Матрахи (Тмутаракани) требовалось особое разрешение[251]. Росия здесь отделена и от Тмутаракани. На основе ряда упоминаний есть основания отождествлять Росию с Боспором, т. е. городом, расположенным на территории нынешней Керчи[252].

Как известно, византийские авторы довольно последовательно называют Русь (Рос) таврами, тавроскифами, иногда

скифами. Очень часто такое обозначение в литературе воспринимается как отражение только книжной традиции. Между тем сами византийцы имели в виду реальные этнические признаки. Так, у хронистов Скилицы и Кедрина в связи с событиями середины XI в. сообщается, что «на все, находящееся внутри Эвксинского понта, и на все его побережье нападал русский флот (народ же рос - скифский, живущий у северного Тавра, дикий и грубый), и на самый царствующий град навлекли они страшную опасность»[253]. Автор IX в. Никита Пафлагонский, имея в виду русь, пишет, что «скифы с северных берегов Черного моря приходят в Амастриду вести торговые дела»[254]. С. Гедеонов отметил преемственность византийской историографической традиции: под названием тавры или тавроскифы «разумеются обитатели Крымского полуострова»[255]. Это понимание в полной мере относится и к руси, отождествленной с таврами или тавроскифами во многих памятниках Х-ХII вв. При этом у упомянутого выше Манасии скифы (видимо, болгары и славяне) VII в. отличаются от «неистовых тавроскифов»[256].

Показания византийских и восточных источников столь определенны, что даже такой осторожный исследователь, как А. Н. Насонов, считал вопрос совершенно ясным. «Не подлежит сомнению, - заметил он, - что в IX в. как у византийцев, так и у арабов с представлением о «руссах» связывалось представление о Тавриде: руссов они представляли себе обитателями Тавра»[257]. Здесь можно только сделать оговорку: восточные авторы обычно смешивают причерноморскую и салтовскую «Русь», заезжая часто и в Прибалтику, а византийцы говорят почти исключительно о «таврических» русах. К выводу о существовании Руси в Крыму пришел также Д. Л. Талис, принимающий в общем мнение Березовца о ее салтовской природе. Поскольку салтовская культура погибает в начале X в., автор этим временем склонен датировать и гибель Причерноморской Руси[258]. Но такому заключению противоречит то же «Слово о полку Игореве». Поэтому выводы автора необязательны как в отношении этнической атрибуции, так и времени окончательной гибели русского этнического образования в Крыму и Тмутаракани.

Еще в XIX в. было обращено внимание на топонимы с корнем «рос» в Крыму и Приазовье. Шахматов посвятил специальное исследование встречающимся в каталонских и итальянских портоланах XIII-XVI вв. топонимам Россофар и Варанголимен[259]. Он указал и на ряд других топонимов с корнем «рос», хотя данный топоним склонен был выводить из итальянского rosso - «красный» и объяснял как «Красный маяк»[260]. Талис основательно усомнился в надежности и логичности такого объяснения, поскольку другие аналогичные топонимы, включая Варанголимен, имеют явно этническое значение[261]. Новое прочтение этим топонимам дал О. Н. Трубачев. Так, сочетание Ross Таг он объяснил из древнеиндийского (индоарийского) как «светлый берег»[262]. Автору важно подчеркнуть, что известное объяснение имени «роксаланы» как «светлые аланы» ведет в действительности не к иранскому, а к древнеиндийскому языку. Для этнической атрибуции причерноморских росов вывод чрезвычайно важный. Но в данном случае все-таки речь может идти и о «росском береге».

Как было отмечено, Масуди именовал Черное море «Русским». Так же его именуют Идриси и Димашки. «Русским» это море называет и Начальная летопись. А. В. Соловьев называет еще целый ряд источников, также именующих его «Русским». Среди них один русский (описание Константинополя архиепископом новгородским Антонием), два французских (XII-XIII вв.), еврейский (XII в.), три немецких (Еккехард, Анналист Саксон и Гельмольд)[263]. Поистине международное признание Черного моря «Русским» - важное свидетельство в пользу существования Причерноморской Руси. Название это идет не от славян. Летописец лишь один раз замечает, что море «словет Руское», но предпочитает именовать его по-гречески «Понтом». Он не понимает ни значения, ни условий возникновения имени, унаследованного вместе с именем «Русь».

А. В. Соловьев не учел еще нескольких источников, в которых упоминается «Русское море». Это упомянутые выше ирландские саги[264]. Правда, там оно называется Маге Ruad. Но это тоже обозначение «красного» цвета, как и славянское «чермный».

У восточных авторов (в частности Масуди и Идриси) упоминается также «Русская река», под которой обычно разумеют Дон с Северским Донцом[265]. В этом названии, очевидно, отражается чисто этническое начало.

И называется река так либо потому, что по ее берегам проживали русы (салтовская культура), либо потому, что река служила путем, которым чаще всего пользовались русы в своих походах и передвижениях. Что же касается названия «Русское море», то оно изначально, возможно, и не связывалось с этническим определением: «красное» - значит «красивое». Так его, между прочим, могли называть переселенцы с холодного севера. И в таком случае название может принадлежать тем переселенцам, которые знали и какое-то иное море.

Таким образом, факт существования Руси в Причерноморье в VIII-X вв. не может вызывать сомнений. В сущности, сама полемика по вопросу ее существования вызывалась тем, что многие исследователи искали Русь славянскую. А. В. Гадло, в частности, пришел к отрицательному заключению именно потому, что не нашел в рассматриваемый период в Крыму и Приазовье следов славянской материальной культуры. Но это препятствие немедленно исчезает, как только делается допущение, что эта «Русь» не была славянской и что восточные авторы со знанием дела говорили о двух или трех видах «руси». Зато много вопросов возникает в связи с определением ее действительной этнической принадлежности. Решение этого вопроса в значительной степени зависит от установления времени появления этого этноса в Причерноморье, а также о характере его взаимоотношений с Русью Приднепровской и с балтийскими и дунайскими Русиями. Важно, в частности, уяснить связь росомонов IV в. с росами VIII-X вв., а также место росомонов в рамках Черняховской культуры (II—IV вв.). Необходимо учитывать возвращение части ругов и гуннов на Средний Днепр и в Северное Причерноморье после распада гуннской державы Аттилы, о чем говорит Иордан и что отмечено пальчатыми фибулами, привнесенными с Дуная на Средний Днепр и в Причерноморье, а также учитывать, что упоминаемые со II в. гунны в Причерноморье, а также держава Аттилы на Дунае - это фризы с побережья Северного моря.

По заключению А. В. Гадло, «этническая группа, обитавшая в Южном Приазовье, была носителем высокой самобытной культуры, родственной культуре всей Южно-Русской степи хазарского времени, которая опиралась на традиции древних земледельческих культур Кавказа. Конец развитию этой культуры был положен на юге Восточной Европы печенежским вторжением на рубеже IX-X вв.»[266]. Автор полагает, что «основная масса средневековых поселений возникла не в результате оживления или возрождения старых земледельческих общин, а в результате появления в Южном Приазовье нового оседлого (или полуоседлого) населения»[267]. По его мнению, этим новым населением были кочевники, родственные болгаро-гуннам. В связи с образованием Хазарского каганата, примерно с конца VII в., новое население оседает на землю, образуя вариант салтово-маяцкой культуры (ответвление зливкинской степной культуры). Однако в керамике сохраняется традиция, которая «восходит к гончарному производству древних земледельческих районов Юго-Востока»[268].

Вывод А. В. Гадло в целом, как отмечалось, поддерживает и Д. Л. Талис. Он заключает, что археологические материалы, «указывая на этническую общность населения Степного и Предгорного Крыма второй половины I тысячелетия н. э. с алано-болгарским миром Подонья и Приазовья, не дают возможности какой-либо иной этнической атрибуции степных поселений средневековой Таврики». Правда, автор оговаривается, что этот вывод «не снимает полностью возможности допущения проникновения в раннесредневековое оседлое население Крыма многочисленных и этнически разнородных групп, в том числе и славянских, которые не оставили никаких археологических следов»[269].

Выводы обоих авторов представляются убедительными. В Причерноморье VIII—IX вв. пересекаются традиции, уходящие в глубокое местное прошлое и привнесенные степью. Задача заключается в том, чтобы уточнить, с какими традициями связано население, давшее название «Росия» определенной территории в Крыму и Приазовье. Чисто количественный признак в данном случае ничего не решает, поскольку салтово-маяцкая культура была разноэтничной, а в Крым происходили «выбросы» и с северо-запада Европы (по крайней мере, со II в. н.э.). По мнению Д.Л.Талиса, «во взаимоотношениях с носителями разноэтничной салтово-маяцкой культуры славяне, как представители одноэтничной культурной области, обладали, по-видимому, весьма сильной противоассимиляционной стойкостью»[270]. Аргументация автора в данном случае неубедительна: славянство было представлено разными культурами и разными племенами (в различные периоды). После некоего биологического взрыва, когда славяне из Центральной Европы расселились по всем европейским окраинам, они скоро оказались ассимилированными на Балканах, в Малой Азии и в других районах Средиземноморья (вплоть до Северной Африки и Испании) уже в VII—VIII вв., уличи и тиверцы - в X-XI столетиях и т. д.