К неведомым берегам

Чиж Георгий Прокофьевич

— Глядеть противно на вас обоих… Подымитесь! — сказал он и тоже, брезгливо морщась, подражая Резанову, вышел вслед за ним.

— Вот гадюка! — в один голос обменялись впечатлениями Герман и Нектарий, встали и в сердцах сплюнули на пол, и затем на цыпочках подошли к двери и прислушались.

— И вы тоже хороши, отец Гедеон, — говорил повышенным голосом Резанов. — Столько времени не можете справиться и навести у себя порядок!

— Трудно, ваше превосходительство, — еле доносился из-за двери елейный тенорок Гедеона. — Увещевание не помогает, ваше превосходительство. Огрубели здесь, оскотинели, тут надо бы либо заточение,

либо железы.

— Злая ехидна, — прошипел Нектарий, а затем от волнения и негодования оба не выдержали и, толкнув дверь, медленно вошли. Придерживая наперсные кресты, оба истово перекрестились на икону и отвесили поясной поклон Резанову, после чего по его приглашению, нервно перебирая на коленях складки ряс, уселись на краешек табуретов.

— Крестили вы здесь несколько тысяч и этим хвастаетесь, — опять заговорил Резанов. — А не видите, что идолопоклонник как был, так им и остался: в одном углу у него Спаситель на кресте, в другом — идол. На обоих крестится, обоих тухлой китовиной кормит и обоих бьет, ежели не потрафили. Думаете, кивнул-мигнул — и православный христианин готов?

Монахи потупились и исподлобья многозначительно уставились на Гедеона, который действительно просто сгонял крестящихся американцев в море и там крестил их толпами.

— Про Ювеналия слышали?.. Только завели хороший торг на Аляске, обещавший большие прибытки, тотчас поскакал непрошеный туда, да и давай работать: насильно крестил и венчал на родных сестрах, девок отнимал у одних и отдавал другим. Пускал в ход и кулаки. Долго терпели, а стало невтерпеж убили. Дальше — хуже, заодно и всю русскую артель перебили: ни одного живым не выпустили… Как вы думаете, сколько времени носа туда нельзя показать? Сочтите, сколько убытку произошло от одного сего неистового безумца. Почему не посоветовался с главным правителем? Ведь он хозяин, он отвечает за все. Вольничанья, повторяю, не потерплю!..

Монахи смиренно молчали.

11. Резанов и Баранов

Жутью повеяло на Баранова ледяное «благодарю вас», небрежно брошенное Резановым, когда Баранов ввел его в отведенное на высокой горе помещение.

Баранову очень не понравился этот вылощенный петербуржец, высокий и худой, с холеными, бледными и набухшими в суставах подагрическими пальцами. Привычка Резанова картавить, медленно, как-то по-особенному процеживать слова сквозь зубы и затем старательно нанизывать их; его снисходительный взгляд сверху вниз на маленького Баранова, его короткое «подумаю» или расслабленный и брезгливый взмах костлявой руки, обозначающий не то «отстаньте», не то «не говорите вздора», действовали угнетающе. В разговоре с ним Баранов терялся и умолкал.

Его ближайший помощник и заместитель Кусков недоумевал, куда вдруг делась кипучая энергия, непреклонность, звучавшая во всех распоряжениях этого волевого, решительного человека. Баранов как бы застыл, потерял веру в себя. Он сбился с тона и на распоряжения Резанова безразлично отвечал: «Делайте, как знаете, пусть будет по-вашему».

Казалось, что эти люди, выходцы из двух разных миров — камергер, выдающийся прожектер высоких канцелярий и купец, прошедший суровую школу жизни, привыкший полагаться только на самого себя, — не могли понять друг друга.

Резанов творил планы для выполнения их другими. Баранов неутомимо действовал сам, легко

применяясь ко всякому положению и находя наилучшее практическое разрешение всех трудностей, встречающихся на его пути. Эту энергию Баранова не могла сломить самая суровая действительность, но она замерзала от холодного дыхания таинственного, туманного Петербурга в лице приехавшей «особы». Баранов упрямо стал твердить одно и то же: «Освободите, я ухожу». За ним то же самое повторял Кусков.

Это не на шутку встревожило Резанова. Мысленно перебирая всех знакомых ему людей, он не находил ни одного мало-мальски пригодного для работы в тяжелых и своеобразных условиях Америки. Впрочем, самого Баранова он понял и оценил довольно быстро, но не сразу сумел примениться к нему.

«Баранов есть весьма оригинальное и притом счастливое произведение природы, — писал он в свое правление, — имя его громко по всему западному берегу, до самой Калифорнии. Бостонцы почитают его и уважают, а американские народы из самых дальних мест предлагают ему свою дружбу. Признаюсь вам, что с особливым вниманием штудирую я сего человека. Важные от приобретений его последствия скоро дадут ему и в России лучшую цену…»

Особенно подкупило Резанова и настроило в пользу Баранова полнейшее отсутствие забот о самом себе.

«Неприятно, однако ж, будет услышать вам, — писал он дальше, — что в теперешнем положении компании сей не только для нее, но и для пользы государственной нужный человек решился оставить край. Назначенный им в преемники г. Кусков — человек весьма достойный и доброй нравственности. Я отличил его золотой медалью, которую он принял со слезами благодарности, но также решительно отозвался, что оставаться не намерен. Между тем, узнав и вникнув в здешние обстоятельства, скажу вам, милостивые государи мои, откровенно, что по нынешнему устройству края новый человек не скоро найдется здесь и, пока будет ознакамливаться, компания уже почувствует великие и невозвратимые потери, да легко и всех областей лишиться может. Таково-то безобразное устроение торгового нашего дела».

Широкие по размаху планы Резанова, включавшие даже возможность продвижения на хлебный юг, с течением времени перестали пугать Баранова. Беседы стали чаще, продолжительнее и постепенно превратились в дружеские.

— Мне хотелось знать, в чем вы здесь больше всего нуждаетесь, спрашивал Резанов.

— Да прежде всего хотелось бы побольше флота, — говорил Баранов. — А то отрезаны мы и от Охотска и остров от острова, да и по-настоящему защищаться не можем. Иностранные компании хорошо знают эту нашу слабость. Мы сердимся, а как прогнать их? Чем?..

— Кстати, — заметил Резанов, — у вас тут бостонец Вульф затесался и что-то подозрительно долго сидит.

— Дай бог, чтобы все бостонцы были на него похожи. Вульф человек неплохой. Спросите у ваших офицеров, они с ним познакомились.

— Завтра же расспрошу. А как ладите тут с морскими офицерами?

— И не говорите, Николай Петрович! Флот — он вот как нужен, — провел Баранов ребром ладони по горлу, — а как подумаю об офицерах, мороз по коже подирает…

Слова Баранова заставили Резанова вспомнить недисциплинированность лейтенанта Машина на «Марии». Он уже знал, как трудно было правителю островов справиться с офицерами, находившимися с разрешения правительства на временной службе компании по специальным личным договорам.