К суду истории. О Сталине и сталинизме

Медведев Рой Александрович

Еще тяжелее были условия перевозки людей на кораблях, идущих из Владивостока на Колыму. В тесных трюмах люди нередко лежали друг на друге, хлеб им бросали через люки, как зверям. Трупы умерших во время рейса – а их было немало – сбрасывались прямо в море. В случае бунта или организованного протеста конвой не останавливался перед тем, чтобы залить трюмы корабля ледяной водой из Охотского моря. Тысячи заключенных после такой «ванны» погибали или были сильно обморожены.

В большинстве тюрем политические и уголовники содержались раздельно. Поэтому во время этапов многие политические впервые сталкивались с бандами уголовников, и эти встречи нередко кончались трагически. В. И. Волгин писал: «Уголовники грабили политических почти явно, так как они (уголовники) находились под опекой охраны. Очередной жертве показывали из-под полы нож и перекладывали вещи в свои руки. Борьба с блатными была в большинстве случаев

немыслимой, так как она могла быть только кровавой и не в нашу пользу. На радость охраны мы были бы порезаны при явном их поощрении. В пути мы узнали об этом страшном в этапах, и никто не хотел лишиться жизни из-за лоскута. Тогда же мы узнали, что этап – самое страшное, что может быть для политических, и что это новое истязание людей поддерживается администрацией лагерей как мера истреб ления. Положение о раздельных этапах для политических и уголовников никогда не отменялось, оно строго соблюдалось даже в старое время, а в наше время оно умышленно не выполнялось в целях передачи политических на растерзание к уголовникам».

СИСТЕМА ИСПРАВИТЕЛЬНО-ТРУДОВЫХ ЛАГЕРЕЙ

Основным местом заключения миллионов людей во времена Сталина были не тюрьмы, а те сотни, а потом и тысячи лагерей, густая сеть которых покрыла всю страну, особенно районы Севера, Казахстана, Сибири, Дальнего Востока.

Известно, что еще в начале 30-х гг. в некоторых отдаленных районах страны были организованы так называемые исправительно-трудовые лагеря. В Карелии были созданы лагеря ББК (Беломорско-Балтийского канала), в Сибири – лагеря БАМ (Байкало-Амурской магистрали), в Центральной России – лагеря Дмитровлаг (канал Москва – Волга). Первые лагеря появились и на Колыме (Дальстрой), в Коми АССР и других районах. Состав заключенных уже тогда был весьма пестрым, но преобладали крестьяне, верующие, бытовики и уголовные преступники.

Если говорить об общей идее исправительно-трудовых лагерей, то она в гораздо большей степени, чем идея политизоляторов или тюрем, соответствовала природе социалистического общества, которое должно стремиться не столько к наказанию, сколько к исправлению людей, вставших на путь политических и уголовных преступлений. Однако реальная система трудовых лагерей так же мало походила на их первоначальную идею, как сталинизм на социализм. Именно Сталин создал эти лагеря, а его ближайшими помощниками в этом деле были Ягода, Ежов и Берия.

В исправительно-трудовых лагерях 30-х гг. было множество случаев крайней жестокости и произвола. Берега канала Москва – Волга и Беломорско-Балтийского канала усеяны костями заключенных. Но среди лагерного руководства было немало людей, искренне стремившихся помочь исправиться тем, кто встал на путь преступления. Эти лагеря не считались секретными, из них освобождали не только после окончания срока, но зачастую и до этого. В книгах, написанных об этих лагерях с участием М. Горького, В. Катаева, М. Зощенко, В. Инбер, Б. Ясенского, И. Авербаха, о многом умалчивалось, многое искажалось, но содержалась и правда, о чем тоже не следует забывать [417] .

Как ни сурова природа Колымы, в 1932 – 1937 гг. мало кто умирал в лагерях Дальстроя. Заключенных тогда неплохо кормили и одевали. Рабочий день продолжался зимой 4 – 6 часов, летом – 10 часов. Существовала система «зачетов», позволявшая осужденным на 10 лет освободиться уже через 3 года. Заработок был приличный, он давал возможность помогать семьям, вернуться домой обеспеченным. Обо всем этом можно прочесть не только в книге бывшего начальника одного из колымских лагерей В. Вяткина, но и в «Колымских рассказах» В. Шаламова.

В 1937 г. все изменилось. Было объявлено, что подобный либерализм является вредительством. После ареста начальника Дальстроя Берзина и большинства руководителей колымских лагерей их обвинили даже в попытке отделить Колыму от СССР. «Либеральные» порядки были отменены по всей быстро разраставшейся системе ГУЛага. Новые указания из Москвы и новое поколение гулаговских начальников быстро превратили исправительно-трудовые лагеря в настоящие каторжные лагеря, рассчитанные уже не столько на исправление, сколько на уничтожение заключенных.

Неимоверно тяжелый, отупляющий труд редко где по 10, а чаще по 12, 14 и даже 16 часов в сутки, жестокая борьба за существование, голод, произвол блатных и охранников, плохая одежда, скверное медицинское обслуживание – все это было не исключением, а нормой жизни в сталинских лагерях с 1937 г. Особенно страшные условия существовали во всякого рода штрафных, специальных, особых лагерях, на золотых приисках Колымы и лесоповале, которые становились для заключенных фактически лагерями уничтожения. На золотых приисках Колымы здоровый человек превращался в доходягу, истощенного и неспособного работать человека уже через полтора-два месяца, а то и через месяц.

За год бригада несколько раз меняла свой состав: одни заключенные погибали, других переводили на более легкие работы в какие-либо лагпункты, третьи оказывались в больнице. Оставались в живых обычно лишь бригадир, дневальный и кто-нибудь из личных друзей бригадира.

В сущности, режим большинства колымских и других северных лагерей был сознательно рассчитан на уничтожение заключенных. Сталин и его окружение не хотели, чтобы репрессированные возвращались, они должны были навсегда исчезнуть. И большинство узников быстро убеждались в том, что их привезли в лагерь на верную смерть. «Во-первых, – пишет в своих воспоминаниях В. И. Волгин, – выдавался явно голодный паек для десятичасового рабочего дня. Паек умышленно составлялся вредным для здоровья… Заключенные выводились на работу в жестокий мороз. Бараки не отапливались как надо, одежда не просушивалась. Осенью держали на дожде и холоде промокших до костей людей до выполнения ими норм выработки, хотя эта норма не могла быть выполнена безнадежными доходягами… Арестованных не одевали в соответствии с климатом; например, на Колыме им выдавалась одежда третьего срока, то есть тряпье, а ноги нередко заматывались только портянками. Порванные бушлаты не спасали от жуткого мороза, и люди пачками обмораживались. В этих условиях образовалась масса больных. Лечение больных было направлено на “падеж”, как выражалась обслуга. Спасение больные искали только там, где врачи были из числа заключенных. Были на Колыме и так называемые слабосилки, в которых содержались выписавшиеся из больниц для поправки. Туда направляли на три недели. Паек в самом деле был лучше – 700 граммов хлеба. Но три недели для доходяги – это то же самое, что для голодной собаки кость. Я считал эти слабосилки мерой для прикрытия падежа арестантских голов».

Между прочим, над входом во все лагерные отделения (лагпункты) Колымы висел предписанный лагерным уставом лозунг: «Труд есть дело чести, доблести и геройства». Как тут не вспомнить, что и на воротах Освенцима была надпись: «Труд делает свободным».

Конфликт между политическими и уголовниками, который начинался на этапах, продолжался и в лагерях. Администрация лагерей сознательно натравливала уголовников на других заключенных. «При каждом удобном случае, – писал в одну из газет бывший уголовник Г. Минаев, – нам, ворам, старались дать понять, что мы для Родины все-таки еще не потерянные, так сказать, хоть и блудные, но все-таки сыновья. А вот “фашистам”, “контрикам” (то есть политическим, – P. M. ) на этой бренной земле места нет и не будет во веки веков… И коли мы воры, то наше место у печки, а “фраерам” и всяким прочим – у дверей и по углам…» [418]

Издевались над политическими не только уголовники, но и все большие и малые лагерные начальники. В 1938 г. по лагерям прокатилась волна неприкрытого массового террора: по обвинению в саботаже или в попытке восстания или по спискам, полученным из центра, тысячи узников лагерей расстреливали без суда и следствия. Так, по свидетельству А. И. Тодорского, в северных лагерях присланные из центра комиссии приговаривали к расстрелу политических заключенных, получивших ранее пяти– и десятилетние сроки заключения. В основном это были участники различных оппозиций, оказавшиеся в заключении еще в начале 30-х гг. Одна из таких комиссий, в которую входили сотрудник специального отдела НКВД Кашкетин, начальник особого отдела ГУЛага Григоришин и начальник III оперотдела НКВД Чучелов, приговорила к расстрелу в Ухтинском лагере Коми АССР большое количество заключенных. При комиссии имелся специальный взвод, который приводил эти приговоры в исполнение. Эта же комиссия Кашкетина под предлогом существования в лагерях Воркуты контрреволюционной организации, подготавливающей якобы восстание, уничтожила тысячи заключенных. Чудом оставшийся в живых бывший воркутинец, А. Пергамент, в начале 20-х гг. сотрудник Троцкого, рассказал мне, что в Воркуте ни о чем не подозревавших заключенных переводили на кирпичный завод, держали некоторое время в наспех поставленных палатках, а затем объявляли им о переводе в другой лагпункт и по дороге расстреливали из пулеметов. После того как Кашкетин и его комиссия выполнили свою жестокую миссию, их самих расстреляли. «В том году, – писал в своих мемуарах М. Байтальский, – из лагерных пунктов, расположенных вниз по реке, – из Кочемаса, Сивой Маски и других мест шли в Воркуту экстренные, составленные по особым спискам этапы. Шли, подгоняемые конвоем. Но некоторых конвой не успел переправить через разлившиеся речки, и люди не скоро узнали, для чего такая спешка. Спешили убить их. И кого успели довести вовремя, расстреляли. В том году в воркутинских лагерях свирепствовал человек, фамилию которого произносили, оглядываясь. Позже в Котласской тюрьме слышали крики из окна: