К суду истории. О Сталине и сталинизме
Шрифт:
Был арестован вернувшийся в СССР из-за границы известный художник В. И. Шухаев. Арестовали также ленинградского художника-портретиста Шарапова. Он был вызван в Москву и начал писать портрет вождя. Но после двух сеансов работа была остановлена. Вероятно, Сталину не понравились наброски картины, на которых была ясно видна сухорукость Сталина, которую он тщательно скрывал всю жизнь.
В 1937 – 1938 гг. погибли редакторы большинства центральных, республиканских и областных газет: Г. Е. Цыпин («Вечерняя Москва»), Д. В. Антошкин («Рабочая Москва»), А. Болотников («Литературная газета»), С. М. Закс («Ленинградская правда»), Д. Брагинский («Заря Востока»), Н. И. Смирнов («Беднота»), Е. С. Кусильман («Пролетарская правда»), С. Моденов («Красный Крым»), А. В. Швер («Тихоокеанская звезда») и многие другие. Вместе с ними были арестованы и сотни журналистов центральных и местных газет.
МАССОВЫЕ РЕПРЕССИИ СРЕДИ ВСЕХ СЛОЕВ НАСЕЛЕНИЯ
Мы назвали выше лишь
В 1936 – 1939 гг. из партии было исключено более 1 млн человек. В условиях того времени это почти всегда было связано с арестом. К этому числу нужно прибавить людей, исключенных из партии во время чисток 1933 – 1934 гг. Чистки затронули 1,1 млн человек, и очень многие из них, если не большинство, через несколько лет были арестованы. Арестам подвергались и беспартийные, чаще всего родственники арестованных коммунистов, их друзья и сослуживцы. Этот характер «большого террора» конца 30-х гг., направленного главным образом против самой партии, был очевиден даже для большинства беспартийных, которые в те годы спали по ночам гораздо спокойнее, чем коммунисты. Особенно пострадали старейшие члены партии, что видно и по составу партийных съездов. На XVI и XVII съездах партии было около 80% делегатов, вступивших в партию до 1920 г. На XVIII съезде таких людей было только 19%. Но велики были потери и среди молодой партийной интеллигенции.
Большие потери понес и рабочий класс. На Электрозаводе в Москве, по свидетельству Л. М. Портнова, было репрессировано более тысячи рабочих и служащих. Очень много рабочих и служащих было арестовано на Кировском заводе в Ленинграде [394] . Сотен людей недосчитался в эти годы и коллектив московского Метростроя. Такое же избиение рабочих кадров проводилось и на тысячах других предприятий по всей стране. При этом органы НКВД арестовали почти всех рабочих и инженерно-технических работников, которые в конце 20-х – начале 30-х гг. проходили практику на американских и немецких заводах.
Тяжелый удар был нанесен и многострадальной советской деревне. А. И. Тодорский встречался в заключении с бывшим работником системы Заготзерно с Северного Кавказа, который рассказал, что в ночь, когда его взяли, был арестован почти весь районный актив – 200 человек. Е. С. Гинзбург писала в своих воспоминаниях о старой колхознице, которой объявили при аресте, что она «троцкистка». Не понимая смысла этого слова, старуха доказывала, что она не «трактористка» и что в их деревне старых людей на трактор не сажают. «В углу нашей камеры, – писал в неопубликованных воспоминаниях партийный работник из Белоруссии Я. И. Дробинский, – сидел старик колхозник. С каждой пайки он оставлял кусочек для сына, который был свидетелем обвинения. Здоровый крестьянский парень то ли не выдержал избиений и издевательств, то ли еще что-нибудь, но он показал, что отец уговаривал его убить председателя колхоза. Старик отрицал, совесть не позволяла лгать. Никакие пытки не могли его поколебать. На очную ставку с сыном он шел с твердым намерением отстаивать правду. Но когда он увидел измученного сына со следами побоев, в душе старика что-то сломалось, и, обращаясь к следователю и сыну, он сказал: “Верно, подтверждаю, ты, Илюшка, не сумневайся. Все, что ты сказал, подтверждаю”. И тут же подписал протокол очной ставки… Готовясь к встрече с сыном на суде, старик каждый день оставлял часть пайки, и когда его вызвали, то он, на какую-то секунду оторвавшись от конвоира, передал Илюшке паек. И тогда Илюшка не выдержал, упал перед стариком на колени и, разрывая на себе рубаху, вопя и стеная, кричал: “Простите, тату, простите, оговорил вас, простите”. Старик что-то лепетал, гладил его по голове, по спине… Конвой смешался, растерялся. Даже видавшие виды судьи трибунала были потрясены. Они отказались судить старика и его сына. Однако дело все же не было прекращено. Старик остался в тюрьме. Камерные специалисты полагали, что дело пошло на Особое совещание. Старик почти все время молчал, продолжая часть своей голодной пайки откладывать на “устречу” с Илюшей» [395] .
И таких трагедий в те годы была не одна сотня тысяч. Надо сказать и о волне более мелких «открытых» процессов, которые прошли в 1937 – 1939 гг. по стране. «Свой» процесс проводился почти в каждой республике, области, даже районе. Центральные газеты эти процессы не освещали, однако о них писала областная и районная печать. В местной печати сообщали и о закрытых процессах над местными работниками (обычно публиковали обвинительное заключение и приговор).
Так, например, во второй половине 1937 г. волна «открытых» процессов прокатилась по сотням районов и десяткам областей. В качестве подсудимых фигурировали колхозники и работники районного хозяйственного и партийного актива, которых обычно обвиняли во «вредительской», «антисоветской» и «правотроцкистской» деятельности. Вели эти процессы спецколлегии областного суда и областная прокуратура. Почти всегда среди подсудимых
Типичный в этом отношении процесс проходил в конце 1937 г. в Красногвардейском районе Ленинградской области. Спецколлегия областного суда с участием прокурора Б. П. Позерна судила секретаря райкома И. В. Васильева, председателя райисполкома А. И. Дмитриченко, директора МТС С. А. Семенова, старшего землеустроителя А. И. Портнова и некоторых других районных работников. Их обвиняли в развале колхозного производства «в целях вредительства», в задолженности местных колхозов государству, в крайне низкой оплате труда колхозников. Как утверждалось в обвинительном заключении, все это делалось для «реставрации капитализма в СССР». Секретарь райкома Васильев признал, что колхозы района находятся в тяжелом положении, однако решительно отрицал какое-либо сознательное вредительство или участие в антисоветской организации. Но другие подсудимые полностью «признались» в своей контрреволюционной деятельности. После речи прокурора был объявлен приговор: все подсудимые подлежали расстрелу.
Иногда устраивали «показательный» суд в столице союзной или автономной республики. Так, в Минске в Клубе пищевиков был проведен суд по делу «вредителей» из конторы Заготзерно. В Орджоникидзе специальная сессия Верховного суда Северной Осетии судила за «вредительство» и создание «кулацкой повстанческой организации» тринадцать колхозников и колхозных активистов из села Даргавс. Шестеро подсудимых были приговорены к расстрелу [396] . Аналогичные процессы прошли в Куйбышеве, Архангельске, Воронеже, Ярославле и других городах.
Во многих областях и союзных республиках проходили особые показательные процессы над «вредителями» – работниками торговли. Их обвиняли в умышленной организации перебоев в снабжении населения товарами, чтобы вызвать недовольство Советской властью. Особенно много судебных процессов проходило по поводу «вредительства» на железных дорогах. Так, например, в 1937 г. в г. Свободном выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрела дело о «троцкистско-шпионской террористической деятельности» на Амурской железной дороге. По этому делу были приговорены к расстрелу 46 человек. До конца года в этом же городе состоялось еще три судебных процесса над железнодорожниками, на которых были приговорены к расстрелу соответственно 28, 60 и 24 человека. Аналогичные процессы выездная сессия Военной коллегии провела в Хабаровске и Владивостоке, где в общей сложности было расстреляно более 100 человек.
В некоторых областях обезумевшие сотрудники НКВД привлекали к ответственности за «контрреволюцию» и «террор» даже детей. Так, например, в городе Ленинске-Кузнецком органы НКВД арестовали 60 детей 10 – 12-летнего возраста, обвинив их в создании «контрреволюционной террористической группы». Детей восемь месяцев держали в городской тюрьме. Одновременно были заведены «дела» и проводились допросы еще 100 детей. Возмущение этим в городе было настолько велико, что после вмешательства областных организаций дети были выпущены на свободу и «реабилитированы», а сотрудников НКВД А. Т. Лунькова, А. М. Савкина, И. А. Белоусова и других привлекли к судебной ответственности [397] .
Суровым репрессиям подверглись священники и исповедующие различные религии. Мы уже писали выше о гонениях на церковь в 20-е и в начале 30-х гг. В 1937 – 1938 гг. эти гонения возобновились с новой силой. Вновь стали закрывать или сносить церковные здания. Известно, что в Петрограде еще в начале 20-х гг. насчитывалось 96 действующих храмов, принадлежавших к различным течениям православной церкви. Из них к концу 30-х гг. сохранилось всего 7. И такое же положение было во всех городах и областях страны. К началу войны оставалось не более 150 действующих храмов. Кроме того, имелось несколько сотен храмов на территориях Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии и в республиках Прибалтики. По имеющимся у нас данным, еще до начала «ежовщины» около сотни архиереев и не менее тысячи рядовых священников находились в заключении. В 1936 – 1938 гг. были арестованы десятки православных и обновленческих архиереев и многие тысячи рядовых священников всех церквей. Арестовывали и тысячи верующих, главным образом из числа различных разрешенных законом сект (баптисты, адвентисты и др.). В числе жертв террора оказался и такой популярный среди населения религиозный деятель, как католикос Армении Хорен I Мурадбекян, убитый в 1937 г. в своей резиденции. В Грузии был арестован почти весь епископат – из двухсот епископов на свободе осталась только пятая часть.