Каирская трилогия
Шрифт:
Дядюшка Хуснайн-парикмахер, заведение которого находилось на противоположной стороне улицы, прижавшись к дороге Байр аль-Касрайн, утверждал, что он часто видел госпожу Бахиджу стоявшей перед лавкой Байуми и попивавшей сок рожкового дерева. Вполне вероятно, что они перекидывались парой слов, хотя он не считает — ведь у него добрые намерения, — что это было чем-то дурным!..
Абу Сари-владелец лавки, торгующей жареными закусками, которая закрывалась чуть позже остальных лавок, говорил, что он — да простит его Аллах — замечал не раз, как по ночам какие-то люди незаметно проскальзывали в её дом, но он не знал, был ли среди них Байуми!..
Дарвиш-продавец варёных бобов, как и Аль-Фули-молочник тоже кое-что говорили. И хотя они делали вид, что жалеют этого отца, обременённого семьёй, с горечью критиковали его за бестолковость —
После этого много говорили уже о стоимости его наследства, ожидаемого от её дома, и возможного «клада» — драгоценностей..!
Зато в доме господина Ахмада, в доме на Каср аш-Шаук и на улице Суккарийя все были потрясены до глубины души таким скандалом!.. Именно так кричали их обитатели. Сам господин Ахмад разгневался так, что напугал членов семьи, и те несколько дней подряд избегали даже разговоров с ним. Но разве не вправе был Байуми считать себя его родственником начиная с этих пор? «Да будь проклят этот Ясин и проклята похоть его!» Байуми-продавец щербетов стал ему «дядюшкой», утерев им всем нос и унизив. Хадиджа, узнав о новости, закричала: «Что за ужас!», затем сказала Аише: «И кто теперь посмеет обвинять нашу маму? Её сердце никогда ещё её не подводило!» Ясин поклялся в присутствии отца, что всё это произошло без его ведома и ведома его жены, и невыразимо его огорчило. Но он-то что мог поделать?!..
Однако скандал на этом не остановился, ибо как только эта новость достигла ушей первой жены Байуми, она пришла в бешенство и выбежала из дома, ведя всех детей перед собой, а потом набросилась на Байуми в его же лавке. Между ними завязалась ожесточённая драка, и в ход пошли руки, ноги, язык, крики и визги на виду и на слуху у детей, которые принялись вопить и звать на помощь прохожих, пока перед лавкой не собрались владельцы остальных лавок, женщины, дети и прочий люд, разнявшие супругов и вытащившие женщину из лавки на улицу. Тогда она встала под машрабийей Бахиджи в своём порванном джильбабе, разорванном на части покрывале, взъерошенными волосами и окровавленным носом. Она подняла голову к закрытым окнам и дала волю своему языку, словно хлысту с отравленными концами. Но гораздо хуже было то, что она оставила свой наблюдательной пост в том месте и направилась прямиком в лавку господина Ахмада, поскольку он был тестем новой падчерицы её мужа, и умоляла его плачущим тоном, используя всё своё ораторское искусство, чтобы он повлиял на её мужа и убедил его образумится. Ахмад выслушал её, подавляя гнев и печаль из-за всего случившегося. Затем мягко дал ей понять, насколько мог, что всё это дело выходит за границы его влияния, вопреки её представлению. Так он продолжал её убеждать, пока не выпроводил из лавки, кипя при этом от ярости. Но даже несмотря на ярость, долго размышлял, удивляясь и недоумевая, какая же причина толкнула Бахиджу на такой странный брак, особенно при том, что ему было прекрасно известно, что для неё не составляло никакого труда удовлетворить любое своё желание, в том числе и с Байуми-продавцом щербета, без всякой надобности подвергать себя и свою семью потрясениям. Почему она совершила такую глупость, не обратив внимания на жену и детей этого человека, игнорируя чувства своей дочери и её новой родни, словно помешавшись?.. Не заставило ли её прибегнуть к этому браку мрачное ощущение приближающейся старости? Но это же огромная жертва всем тем, чем она владела ради счастья, которое вернёт ей уходящую молодость. Он с грустью и тоской размышлял над этой идеей, и вспомнил о собственном унижении из-за Занубы-лютнистки, что отказывалась пожертвовать для него хотя бы одним ласковым взглядом, пока он не перевёз её в плавучий дом. Это унижение поколебало его уверенность в себе и заставило — вопреки внешней безмятежности — неодобрительно принимать время, которое угрюмо взирало на него.
В любом случае, не долго пришлось Бахидже наслаждаться своим новым замужеством!!
По окончании третьей недели она начала жаловаться на фурункул, вскочивший на ноге, затем на медицинском осмотре у неё обнаружили диабет и перевезли в больницу Каср аль-Айн. Слухи о её тяжёлом состоянии быстро распространились по кварталу, а вслед за тем настало неизбежное.
17
Камаль
Камаль стоял в ожидании, уставившись на гараж, пока оттуда не выехал «Фиат», за рулём которого сидел Хусейн Шаддад, и поехал по Дворцовой улице, остановившись прямо перед ним. Хусейн Шаддад высунул в окошко голову и спросил Камаля:
— Разве они ещё не пришли?
Он три раза нажал на клаксон, и вновь заговорил, открывая дверь машины:
— Садись рядом со мной…
Но Камаль ограничился тем, что положил на сиденье сумку и пробормотал: «Имей терпение». Тут из глубины сада до него долетел голос Будур; он обернулся на голос и увидел, как девочка скачет к нему, а вслед за ней идёт Аида…
Да, это шествовала его возлюбленная: изумительная фигура, облачённая в серое короткое платье по последней моде. Верх платья было не видно из-за синей шёлковой куртки, обнажавшей её ровные загорелые предплечья. Ореол её чёрных волос обрамлял её шею и щёки, покачиваясь в такт шагам. Прядки её шёлковой чёлки тихо покоились на лбу, словно зубчики расчёски, а посередине чёрного овала сияло луноподобное, изящное по своей ангельской красоте лицо, казавшееся посланником из королевства счастливых сновидений. Камаль был пригвождён к своему месту под действием какой-то магнетической силы, не то во сне, не то наяву. В нём осталось лишь чувство благодарности и бурлящий экстаз.
Она лёгкой, горделивой походкой приблизилась к нему, словно приятная мелодия, что воплотилась в реальности, распространив вокруг себя благоухающий парижский аромат. Когда их глаза встретились, в её взгляде и на сжатых губах промелькнула улыбка, скреплённая радушием и аристократическим спокойствием. Камаль в ответ смущённо улыбнулся и склонил голову. Тут с ней заговорил Хусейн:
— Ты и Будур садитесь на заднее сиденье…
Камаль отступил на шаг и открыл заднюю дверцу автомобиля, склонившись наполовину, как делают слуги. Вознаграждением ему была улыбка и слова благодарности по-французски. Он подождал, пока сядут Будур и его возлюбленная, затем закрыл дверцу и уселся сам рядом с Хусейном. Хусейн ещё раз нажал на клаксон, посмотрев в сторону дома, и оттуда тотчас вышел привратник, неся маленькую корзинку, и поставил её рядом с сумкой Камаля между ним и Хусейном. Последний засмеялся и постучав пальцем по сумке и корзине, сказал:
— Какая польза от путешествия без еды?!
Машина взвизгнула и тронулась в путь. Когда она проезжала по улице Аббасийя, Хусейн Шаддад сказал Камалю:
— Я узнал многое о тебе, и сегодня могу добавить к этим сведениям новые, касательно твоего желудка. Мне кажется, что несмотря на свою худобу, ты обжора. Интересно, ошибаюсь ли я?
Камаль улыбнулся, счастливый, насколько только можно было это вообразить себе, и ответил:
— Подожди, пока сам не увидишь…
Одна машина везла их всех вместе, и это было сложно представить себе даже в самых дерзких мечтах. Камаль слышал, как его потаённые желания нашёптывали ему: «Если бы ты сам сел на заднее сиденье, а она — на переднее, то твои глаза смогли бы всю дорогу и без всякого надзора, насыщаясь взглядом на неё. Но не будь жадным и неблагодарным, лучше преклони колени в знак признательности и хвалы Аллаху. Освободи свою голову от разных мыслей, очисть себя от потока страстей и живи всей душой настоящим моментом. Разве не стоит один такой час всей жизни или даже больше того?»
— Я не мог позвать Хасана и Исмаила в эту нашу поездку!
Камаль вопросительно поглядел на него, не говоря ни слова. Сердце его колотилось от радости и смущения за то, что он так отличался от них сейчас. Хусейн же продолжил извиняющимся тоном:
— Машина, насколько можешь заметить, не может вместить всех…
Камаль тихо сказал:
— Это ясно…
Его друг с улыбкой добавил:
— И раз уж пришлось делать выбор, то выбирай того, кто больше всего похож на тебя самого. Без сомнения, наши стремления в этой жизни близки. Не так ли?