Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота
Шрифт:
После заседания президиума приехавших в Москву членов ЦК собрали по группам, чтобы рассказать об отставке Хрущева и подготовить их к пленуму.
Петр Шелест рассказывал, как он выполнил свою часть задачи. В четыре часа дня в постоянном представительстве Украины при Совете министров СССР собрали всех украинцев, входивших в высшие партийные органы. В гробовой тишине Шелест информировал их о принятых решениях. Первый заместитель председателя Совмина республики Иван Сенин попросил уточнить:
— Никита Сергеевич сам подал заявление или его вынудили к этому?
Пришлось Шелесту опять брать слово и «разъяснять». Он сам
Иващенко поинтересовалась:
— Почему не оставить Никиту Сергеевича на одной из должностей? И как освобождение Хрущева может отразиться на международных отношениях?
Шелест ответил, что Хрущев подал заявление и уходит на заслуженный отдых. Что касается реакции братских компартий, то нечего беспокоиться: генеральная линия партии остается неизменной.
Больше никто вопросов не задавал и сомнений не выражал.
Сохранившие верность Хрущеву Ольга Иващенко и Иван Сенин вскоре были отправлены на пенсию. В семье Сенина произошла трагедия, о которой много говорили в Киеве. Его сын Михаил, архитектор, вроде бы находился в особых отношениях с выдающимся кинорежиссером Сергеем Иосифовичем Параджановым, известным своей нетрадиционной ориентацией. Параджанова травили, хотели посадить. Михаила Сенина вызвали в КГБ. Вернувшись домой, он написал предсмертную записку, лег в ванну и вскрыл себе вены. Это самоубийство стало поводом для ареста Параджанова, которого судили и приговорили к пяти годам тюремного заключения…
Никита Сергеевич позвонил дочери Раде домой, сказал:
— Сегодня состоится пленум, и меня освободят от должности. Ты предупреди Алешу.
Он имел в виду Алексея Ивановича Аджубея, главного редактора газеты «Известия».
Пока снимали с должности Хрущева, в Москву утром 14 октября прилетел президент братской Кубы Освальдо Дортикос. В тот момент никому не было до него дела. Но отменить визит кубинца, летевшего издалека, не представлялось возможным.
Во Внукове, где еще висел огромный портрет Хрущева, кубинского гостя встречали руководители страны. В аэропорт приехал и приглашенный заранее зять Хрущева Аджубей, который еще оставался членом ЦК и редактором второй газеты в стране. Но чиновники, которые вчера искали его расположения, делали вид, что не замечают хрущевского зятя. Он стоял один, растерянный. Только Микоян, в отличие от многих соратников не утративший человеческих черт, пожал ему руку.
В тот день в Москве впервые не появился вечерний выпуск «Известий». Газета вышла на следующее утро, как вся остальная советская пресса, с сообщением о пленуме ЦК и с портретами новых руководителей страны. Ночью в редакциях дежурные бригады с особым тщанием насквозь читали газетные полосы, вычеркивая имя Хрущева.
В тот же день в шесть вечера в Свердловском зале Кремля собрали пленум ЦК. Места в зале не были закрепленными, но все знали, кому где полагается сидеть. Чужое кресло не занимали. К столу президиума первым вышел Брежнев. Опытным аппаратчикам стало ясно — он и будет руководителем партии. Хрущев сидел в президиуме, понурив голову. Молча. Одинокий. Ему было очень тяжело.
Леонид Ильич открыл пленум коротким вступительным словом. Рассказал, что членам президиума ЦК пришлось 12 октября обсудить важнейшие вопросы принципиального характера. В ходе обсуждения неизбежно зашел разговор и о ненормальной обстановке в президиуме.
— Все
Эти слова Брежнева в стенограмму пленума, разосланную на места, не включили. Если верить правленой стенограмме, то Брежнев почти сразу передал слово секретарю ЦК Михаилу Андреевичу Суслову, который зачитал заранее подготовленное обвинительное заключение по делу Хрущева.
Почему доклад доверили Суслову? Подгорный выступать отказался, Брежнев не спешил вылезать на трибуну. Молодым давать такой политически важный доклад не хотели. Суслов, как официальный партийный идеолог без претензий на первую роль, оказался самой подходящей фигурой.
Его привлекли к заговору в последнюю очередь. Когда с ним завели разговор о необходимости снять Хрущева, он занял осторожно-выжидательную позицию, хотя не мог не чувствовать, что Никита Сергеевич относится к нему пренебрежительно.
Начетчик по натуре, Суслов искал прецедент в истории партии, но не находил: еще никогда руководителя компартии не свергали. Михаил Андреевич озабоченно говорил:
— А не вызовет ли это раскола в партии или даже гражданской войны?
Но, оценив расстановку сил, быстро сориентировался.
— В смещении Хрущева Суслов никакой роли не сыграл, — уверенно говорил тогдашний первый секретарь Московского горкома Николай Егорычев. — Ему просто не доверяли.
Суслов и Егорычев вместе ездили в Париж на похороны генерального секретаря французской компартии Мориса Тореза, скончавшегося 11 июля 1964 года. Егорычева попросили во время поездки аккуратно прощупать Суслова: как он отнесется к смещению Хрущева? В Париже перед зданием советского посольства был садик. Они вдвоем вышли погулять. Чужих ушей нет, и, воспользовавшись случаем, Николай Григорьевич заговорил с Сусловым:
— Михаил Андреевич, вот Хрущев сказал, что надо разогнать Академию наук. Это что же, мнение президиума ЦК? Но это же безумие! Хрущев это произнес, а все молчат, значит, можно сделать вывод, что таково общее мнение?
11 июля на пленуме ЦК Хрущев, раздраженный оппозицией научного сообщества Трофиму Денисовичу Лысенко, разразился косноязычной тирадой:
— Для политического руководства, я считаю, у нас достаточно нашей партии и Центрального комитета, а если Академия наук будет вмешиваться, мы разгоним к чертовой матери Академию наук, потому что Академия наук, если так говорить, нам не нужна, потому что наука должна быть в отраслях производства, там она с большей пользой идет. Академия нужна была для буржуазного Русского государства, потому что этого не было…