Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой
Шрифт:
Не раз уже Яшка обжигался на том, с какой беспечностью относился спустя некоторое время к событиям, в которых участвовал. Может, задумался бы сразу и сделал правильные выводы, тогда и жизнь сложилась бы иначе, но… стоило ли сегодня корить себя и ругать задним числом? Оставалось только вспоминать и грустно усмехаться…
А волны ностальгии, как ни странно, накатываются с годами всё чаще и чаще. Иногда кажется, что недалеко и до шторма, когда, сам не ведая, по какой причине, вдруг выступают горючие слёзы на глазах, сердце бьётся как сумасшедшее, места себе не находишь,
Вот ещё одно воспоминание, уже школьное.
…Май в том году был колюч и капризен: поутру на траве не роса, а чуть ли не шуршащая под ногами снежная позёмка, и холод такой, что пар изо рта валит. Часам к десяти солнце всё же раскочегаривалось и незаметно припекало, да так, что нос, самая незащищённая часть лица, уже обгоревший и облупившийся, снова начинал потихоньку полыхать.
– Поскорей бы лето наступало и каникулы, – лениво рассуждал Яшка, сидя за партой в своём седьмом «Д» рядом с закадычным другом Юркой Скворцовым. – Ух, погуляю!
Торопить конец учебного года не стоило, и так оставалась неделя занятий, а впереди три долгих летних месяца, на которые строишь кучу планов, а потом не знаешь, чем эти месяцы заполнить. Правда, и пролетают они стремительно, оглянуться не успеваешь. Остаётся только лёгкая горечь словно после какой-то непонятной потери, но это будет потом, ближе к осени, когда нужно будет собираться в школу, а сейчас самое приятное время – ожидание каникул, ожидание свободы.
– Скворец, – шепнул Яшка, – ты куда летом со стариками намыливаешься?
Юрка неопределённо махнул рукой:
– Тут намылишься, как же! У матери отпуск только в феврале, а батю, как всегда, на уборку в Казахстан до белых мух загонят. Буду дурака валять и с пацанами на речку ходить…
– А мои в Крым собираются, – Яшка усмехнулся. – Говорят, надо ребёнку море показать.
– Ого, ребёночек! – хрюкнул Юрка на весь класс и воровато оглянулся на учителя истории Моисея Захаровича.
– Тише, ребята, – устало постучал тот карандашом по столу и, как бы оправдываясь, прибавил: – Понимаю, шестой урок, тяжеловато, но вы потерпите до звонка…
Нового материала по предметам уже не проходили, только повторяли и подчищали хвосты, а кое-кто из учителей, к восторгу ребят, откровенно тянул резину. Но на уроках Моисея Захаровича всегда было интересно, даже когда разговор заходил, казалось бы, о вещах скучных и обыкновенных. Вот и сегодня он неожиданно заговорил о… школьном краеведческом музее.
Музей помещался на втором этаже, рядом с пионерской комнатой, и в него никто никогда не заходил, разве что по обязанности. Да и что там смотреть: фотографии знатных земляков, осколки мин и ржавые гильзы, подобранные следопытами на местах былых боёв, бивень мамонта, похожий на трухлявое бревно, горсть старых монет царской чеканки да разбитая партизанская рация, переданная на вечное хранение из областного краеведческого…
Моисей Захарович
– Хочется сделать музей занимательным и не безликим, чтобы в него было действительно интересно приходить. Но как? Давайте подумаем вместе. История нашего края – вовсе не сухое изложение событий, это истории людей, наших с вами земляков. Не обязательно выдающихся личностей – их не так много, а самых обыкновенных людей. Даже, представьте, нас с вами! – он улыбнулся и неожиданно поглядел на Юрку: – Вот ты, Скворцов, как считаешь, интересно было бы иметь в музее уголок, посвященный, например, вашей семье?
Ребята в классе захихикали, а Юрка удивленно поднял брови:
– Что в нашей семье интересного? Мы – как все. Дед с бабкой, сколько помню, на заводе работали, мать – счетовод, а батя – шофёр. И подвигов никто из нас не совершал.
– Ну, здесь-то ты не совсем прав, – почти обрадовался Моисей Захарович. – Неинтересных людей нет. В каждом есть какая-то изюминка, что-то любопытное и оригинальное, и это нужно подметить, выделить, чтобы было интересно и поучительно для остальных. А подвиг – это исключение из правил, экстремальный, так сказать, случай, вовсе не характерный для человеческой природы. История вершится не подвигами отдельных индивидуумов, а ежедневным, кропотливым трудом сотен тысяч и даже миллионов. Понимаешь?
– Угу! – кивнул Юрка, хотя ровным счётом ничего не понял, особенно про человеческую природу. Ему хотелось, чтобы Моисей Захарович поскорее от него отвязался, поэтому был готов согласиться со всем, что скажут.
– Многие вещи из повседневной жизни, которые кажутся нам пустяками, могут представлять огромный интерес в будущем, – продолжал учитель, сразу забывая про Скворцова. – Вы даже не представляете, какой это клад для потомков. Черепки от сосудов, которые находят археологи на раскопках древних городов, были выброшены нашими предками за ненадобностью, ведь так? А мы по этим черепкам воссоздаём картину тогдашнего быта, тогдашней культуры… Ты что-то хочешь сказать, Левшакова?
Отличница Светка Левшакова вскочила со своего места и затараторила:
– Моисей Захарович, ну, я понимаю, потомкам будет интересно посмотреть на какие-то предметы искусства или на личные вещи героев, к примеру, папы нашего Комодина. А мои или чьи-то ещё вещи? Их можно и дома рассматривать, в музее-то зачем?!
Мишка Комодин, сын лётчика, дважды героя и местной знаменитости, великодушно улыбнулся Светке со своей галёрки, но промолчал, изображая скромность, а Моисей Захарович даже замахал руками от возмущения:
– Естественно, музей – не склад ненужных вещей. Всё подряд глупо хранить под стеклом. Но многие предметы имеют свою, порой неоднозначную цену. Если, скажем, у нас хранится авторучка дважды героя Комодина, которой он писал книгу воспоминаний, то она интересна не только тем, что ею пользовался легендарный летчик. Помимо всего, это ещё и характерный памятник быта, той среды, в которой мы живём, эта старенькая перьевая ручка. Может, в будущем люди придумают совершенно иной прибор для письма, а таких ручек больше не будет…