Кандибобер(Смерть Анфертьева)
Шрифт:
— Не такая уж на тебе мешковина, — проворчал Анфертьев.
. — По сравнению с тем, — Наталья Михайловна указала пальцем в сторону мокнувшего под дождем каталога, — самая настоящая.
— Я, пожалуй, пойду его принесу, — сказал Вадим Кузьмич, поднимаясь.
— Не надо, — Наталья Михайловна повелительным жестом усадила мужа в кресло.
— В таком виде он уже никому не нужен. Танька, марш спать. Укладывайся, я сейчас к тебе приду. Давай-давай! А теперь, Вадим, слушай меня внимательно. Я, кажется, рада, что все это произошло, это придало
— Прямо сейчас? — жалобно улыбнулся Анфертьев.
— Нет. Там идет дождь. Вот дождь кончится, и уйду. Я сыта. Всем, что можно найти в этом доме, всем, чем я питалась столько лет... Сыта.
— Надеюсь, ты не голодна?
— Смотря что иметь в виду. Картошки мне здесь всегда хватало. Но если говорить о... Если говорить о тепле, участии, понимании... Все это я получала по скудным блокадным пайкам.
— Тебе где-то предложили более сытую жизнь?
— Не надо, Анфертьев. Не надо. Этим ты меня не обидишь. Да и не тот случай, чтобы к таким приемчикам прибегать. Я все сказала всерьез. Таньку забираю.
Квартиру будем разменивать. Все остальное решим в рабочем порядке. Вопросы есть?
— Нет. Все ясно.
— Анфертьев, не дуйся, — Наталья Михайловна подсела к мужу на подлокотник кресла, потрепала по волосам. — Все правильно, Вадим. Рано или поздно это должно было случиться. Я получала время от времени анонимки с твоего завода.
— Какие анонимки? — встрепенулся Анфертьев.
— Писали про какую-то Свету... Есть такая?
— Есть, ну и что?!
— Ничего. Я поняла только, что ты смотришь по сторонам... но безучастно. Не знаю, как далеко у вас зашло, да и не важно. Речь не об этом. Это я так, к слову. Вадим, я хочу сделать еще одну попытку.
— Сделай, отчего же не сделать... Прекрасно тебя понимаю. Я тоже недавно попытался кое-что изменить... Но попытка кончилась печально.
— Ты хотел уйти от меня? — ревниво спросила Наталья Михайловна.
— Нет, к сожалению, я действовал не столь решительно и не в том направлении. Как я сейчас понимаю, это была ошибка. Возможно, твой путь более правилен. Возможно...
— Темнишь, Анфертьев, — Наталья Михайловна взяла его лицо в ладони и повернула к себе. Вадим Кузьмич зажмурил глаза, не мог он сейчас смотреть в глаза жене, не мог.
— У вас все решено? — спросил он, не открывая глаз.
— Да.
— Коллега?
— Да!
— Небось надежды подает?
— Подает.
— Всем?
— Нет, — Наталья Михайловна убрала руки с головы Анфертьева, и, кажется, навсегда. — Только тем, кто в этом нуждается.
— Кроме надежд, он еще что-нибудь подает?
— Да. Пальто с вешалки.
— Но пальто из мешковины?
— Естественно. Но знаешь, это тот случай, когда даже мешковину приятно надеть на себя.
— Это уже серьезнее, — кивнул Анфертьев, словно уяснил для себя что-то важное. — Я тоже ухожу.
— К кому?
— С завода ухожу. В театр.
— Тоже будешь пальто подавать?
— Нет.
— Билетик как-нибудь достанешь?
— Зачем? Проведу черным ходом. Посидите со своим официантом и на приставных стульях.
— С каким официантом? — Наталья Михайловна вскинула бровь.
— Ну... Который все подает. Особенно надежды. Скажи ему, пусть не забывает тарелки подогревать. У них там, за бугром, — Анфертьев ткнул большим пальцем в спину, там, где была балконная дверь, — только на горячих тарелках подают. Умеют люди жить.
— Не надо, Вадим. Не надо. Сегодня это ни к чему.
— Где мне ложиться?
— Можешь... там, где обычно.
— Это ему не понравится. Возьмет да и подаст не то...
— Какой-то ты сегодня не такой, — Наталья Михайловна пристально посмотрела на мужа. — Я думала, ты будешь вести себя иначе.
— Догадываюсь, как ты представляла себе наш разговор. Но что делать, сегодня я не могу себя вести иначе, не могу уговаривать тебя, просить подумать, не могу щипать Таньку, чтоб громче рыдала... Нет сил. Да и не хочу. Видишь ли, у меня такое ощущение, что сегодня произошло нечто более существенное...
— Да? — протянула Наталья Михайловна озадаченно. — Что же именно?
— Не знаю. Говорю же — ощущение. Такое у меня ощущение.
Анфертьев подошел к окну с таким чувством, будто перед ним нет стены и достаточно сделать один шаг, чтобы сорваться в сырую темноту, вслед за каталогом.. Но вряд ли ему повезет упасть на землю, нет, его подхватит ветром, и, пронзаемый каплями дождя, он полетит сквозь подворотни и проезды, над булыжниками и трамвайными рельсами, его втянет в дыры метро и выбросит из канализационной трубы где-нибудь за городом...
Он еще стоял в своей комнате, а сбоку тоже образовалась пустота, стена исчезла, и, не глядя в ту сторону, он знал, что там стояла Света, и вместо Квардакова зияет черная дыра, и оттуда холод, усиливающийся ветер. Не просто осенний ветер, не просто зимний ветер, а какой-то стылый, будто из промерзшего подвала, и ветер обдувает его со всех сторон, и нет от него защиты. Ветер рвет его жиденькие одежки, продувает их насквозь, вышибает слезы из глаз, а он стоит на крохотном скользком пятачке, открытый ветрам и взглядам...
Все, что было до сих пор, чем он жил, на что надеялся, чего опасался, кончилось. Вокруг пустота и холод. И только маленькое светлое пятнышко где-то далеко среди звезд — Танька. Он ощутил, 'что от нее исходят тепло и надежда. И Анфертьев понял, куда ему идти, куда стремиться в бесконечном пространстве.
Далеко впереди была жизнь, и он остро ощутил — там может быть какое-то спасение.
Но это чувство было очень коротким. Его покачнуло ветром, Анфертьев не удержался на пятачке и, не выдержав напора, стал медленно заваливаться, опрокидываться навзничь. Он чувствовал, что теряет сознание, и это ему нравилось, потому что приносило облегчение.