Класс: путеводитель по статусной системе Америки

Фассел Пол

Поскольку их не мучают тревоги относительно выбора правильных статусных символов, эти люди могут держаться на удивление расслабленно и уверенно. Они могут говорить, делать, надевать и носить практически все, что захотят, не испытывая при этом уколов совести; подобный стыд – удел среднего класса, счастливцев, стоящих в иерархии ступенькой выше, стыд – большей частью чувство буржуазное. Как отмечает Джилли Купер, пророком среднего класса надо считать Джона Кальвина, а пророком пролетариата – Карла Маркса (хотя большинство представителей среднего класса и пролетариата об этом и не догадываются).

Есть определенные более или менее безошибочные признаки, по которым можно узнать высший слой пролетариата. Именно они в банках становятся членами клубов Рождества или Хануки и именно они покупают крупные предметы в рассрочку. С большой вероятностью они потратят деньги на суперсложный цветной телевизор, стереосистему или мудреный холодильник – тогда как средний класс предпочтет инвестировать в мебель «хорошего качества», которую можно демонстрировать в гостиной и столовой. В поездках на автомобиле аристократические

пролы будут ехать впереди, а жен посадят сзади. (В среднем классе одна супружеская чета поедет впереди, другая – сзади. А в высше-среднем пары скорее всего разобьются, и спереди и сзади окажутся мужчина из одной пары, а женщина из другой.) Аристократического духа пролы приезжают на светские мероприятия точно вовремя, задержка минут на двадцать будет выдавать более высокий социальный статус. Если вы сидите в баре и хотите примерно оценить, к какому классу принадлежит тот или иной человек, сделайте так, чтобы ему, под любым предлогом, пришлось показать свой бумажник. У «аристопрола» бумажник всегда пухлый, и не только от фотокарточек жены, детей и внуков, которые владелец бумажника извлекает в минуту сентиментальности и демонстрирует миру, но и от разнообразных дорогих сердцу памятных бумажек вроде корешков билетов с важных спортивных матчей, писем или каких-нибудь документов, которые могут потребоваться, чтобы что-то «доказать». Настоящий бумажник пролетария-аристократа будет перехвачен широкой резинкой.

Все пролетарии питают большое уважение к рекламе и названиям торговых марок. Небрежно обронив в разговоре какое-нибудь из этих названий, вы без труда прослывете модным интеллектуальным щеголем, успех рекламируемых товаров отбросит тень успеха и на вас. Потягивать в жаркий день кока-колу из банки с ярко напечатанным названием напитка – это вовсе не просто пить кока-колу; это статусный спектакль, участие в котором видится как нечто желанное не только сидящими ступенькой выше – собственно в компании «Кока-кола», но и вашими соседями, которые сразу видят, что вы заняты чем-то истинно американским и невероятно прекрасным. Джон Брукс подметил, что авторы граффити, расписывающие вагоны в нью-йоркском метро, как правило, оставляют свои надписи буквально повсюду – но избегают рекламных объявлений, «словно реклама – тот единственный срез общества, который всем писателям должно уважать». <Еврейская мамочка> Софи Портной, героиня романа Филиппа Рота, балансирует где-то между средним классом и высшим слоем пролетариата. Ее привычка яростно нахваливать себя сближает ее со средним классом, а благоговение перед рекламируемыми именами и детальное знание цен – явно пролетарского происхождения. «Только я отношусь к ней хорошо, больше никто, – говорит она сыну, когда они обсуждают темнокожую уборщицу. – Только я даю ей целую банку тунца на обед, и не какую-то там дешевую не пойми чего, а настоящую “Морскую курицу”, Алекс… Две банки по сорок девять!» Марка продуктов питания «True Story» («Правдивая история»), рассчитанная на «жен синих воротничков», заверяет своих рекламодателей (и, нет сомнений, заверяет совершенно справедливо), что «это самая лояльная бренду группа». Если вы принадлежите высшему слою пролетариата, вы, точно марионетка, будете двигаться так, как решит за вас какое-нибудь рекламное товарищество. На юго-западе (наверное, все мы заимствуем повадки этого региона, когда хотим избежать «элитизма») популярным развлечением для семьи пролетария-аристократа будет отправиться на автомойку и по дороге домой заскочить в сетевой фаст-фуд. Или же выбраться на ледовое шоу с названием вроде «Багз Банни 30 в космосе».

30

Находчивый кролик, герой американских мультфильмов и комиксов. – Примеч. пер.

Представители высшего слоя пролетариев милы и вежливы. Это ниже, в среднем и низшем слое пролетариата можно встретить черты, которые кому-то покажутся оскорбительно беспардонными. Здесь, ступенькой ниже, люди испытывают горечь разочарования по поводу своей работы – где их жестко контролируют, обращаются с ними, как с детьми неразумными. «Тут как в армии, – говорит рабочий конвейера на заводе по сборке автомобилей. – Нет, даже хуже… Скоро пропуск в туалет будут требовать». Эндрю Левисон, автор книги «Рабочее большинство» 31 , предлагает читателю вообразить, каково это – быть под постоянным взглядом бригадира-надзирателя: «у этого персонажа нет аналогов в среднем классе. Конечно, профессионалы, получающие на работе жалованье, часто формально подчинены кому-то более старшему по должности, однако невозможно представить, чтобы у профессора или руководящего администратора кто-то требовал принести справку от врача, если они пропустят день на работе, или же чтобы им приходилось кому-то рассказывать, сколько раз во время рабочего дня они ходят в туалет». Представители среднего и низшего слоя пролетариата ведут себя так, потому что в «принудительном использовании человеком человека», которое с таким осуждением описал Веблен, они играют роль жертвы. (Навязывать подобное принуждение, вместо того чтобы ощущать его на своей шкуре, – прерогатива более удачливых: менеджеров, учителей, писателей, журналистов, священников, режиссеров.)

31

Levison A. The Working-Class Majority. – Примеч. пер.

Степень поднадзорности, наверное,

подчас куда больше говорит о статусной позиции человека, чем его отдельно взятый доход, – и это заставляет предположить, что вся классовая система есть скорее признание ценности свободы, нежели утверждение ценности примитивной наличности. Степень, в какой ваш труд контролирует кто-то вышестоящий, более точно поможет определить вашу классовую принадлежность, чем количество денег, которое вы приносите домой с работы. Вот почему, скажем, школьный учитель в иерархии оказывается «ниже» университетского «полного» профессора. Учитель должен еженедельно обсуждать планы уроков с директором школы, передавать их далее руководству школьного округа или еще какому-нибудь «координатору учебной программы», подтверждая тем самым свое подчиненное положение. Профессор же, напротив, ни перед кем не отчитывается и потому стоит на более высокой ступени в социальной иерархии, хотя учитель может быть и умнее, и богаче, и лучше воспитан. (Именно в государственных школах, на почте и в полиции приняты такие понятия, как методист, контролер, инспектор – исследователю пролетариата достаточно одного этого.) Человек принадлежит к среднему или низшему слою пролетариата, если его подчиненное положение постоянно подчеркивается. Профессиональный статус в значительной степени зависит от того, насколько отдалены возможные последствия допущенных ошибок или неудачных решений: в лучшем случае они не видны вовсе, в худшем – тут же выносятся на суд старшего по званию и, следовательно, мгновенно влекут за собой порицание для исполнителя.

Подвергаясь на работе постоянному унижению, низшие слои пролетариата морально страдают от состояния подавленности. «Большинство из нас выполняют работу, которая слишком мала для нашей души», – говорит одна работница. В Сен-Луисе таксист высказывался в поддержку вьетнамской войны: «Мы же не можем быть таким жалостливым, беспомощным великаном. Мы должны всем показать, что мы тут номер один, мы самые главные». «И вы тоже – номер один?» – спросил его Стадс Теркел. Последовала пауза. И затем ответ: «А я – номер никто». Мы видим тут склонность работяг выражать свое разочарование классовым устройством в упрощенной самоподаче; впрочем, изучающим пролетариат полезно прислушаться к наблюдению британского критика Ричарда Хоггарта: «Не бывает простых людей. “Обычный” – тоже сложный». С ним наверняка согласился бы и Роберт Блай, написавший стихотворение «Пойдем со мной»:

Пойдем со мной туда, где так долго звучало отчаянье —К колесам, содранным с «шевроле» и воющим от бесконечного одиночества,Брошенным на спину в грязь и золу, будто голая пьянь,Они покатятся ночью с холма и наконец затихнут на дне пруда.Изрезанные камеры на обочине автострадыПодобны черным корявым телам, что тужились, лопнулиИ были оставлены.Курчавые стальные обрезки, разметанные по гаражной скамейке,Иные еще теплы и тверды, если сжать их ладонью,Но они сдались и во всем винят правительство.Или дороги Южной Дакоты, по которым мы бредем в темноте…

«Щелчок» – вся их жизнь происходит по «щелчку», говорят пролетарии из среднего и низшего слоев, отступая и замыкаясь в домашних делах: что-то смастерить или отремонтировать дома, помыть и отполировать автомобиль; поиграть в покер; отправиться на рыбалку, охоту, в поход; посмотреть по телевизору спортивный канал или какой-нибудь вестерн, воображая себя нападающим или героем; навестить родственников (кстати, высше-средний и высший классы, наоборот, избегают родственников и предпочитают гостить у друзей); а в субботу или воскресенье устроить семейный шопинг в ближайшем супермаркете.

В самом низу рабочего класса – слой, который легко узнать по его величайшей неуверенности в своих трудовых перспективах. В этот слой попадут нелегальные иммигранты вроде мексиканских сборщиков фруктов. Социальная изоляция здесь является нормой, и слова Хоггарта о низшем слое рабочего класса в Великобритании справедливы и для других стран: «В социальном смысле… каждый день и каждая неделя протекает почти без всякого плана. Нет ни записной книжки с планами, ни календаря с напоминаниями, писем почти не пишут и не получают». Царят отдаленность и изоляция, как в Аппалачских равнинах, и тут, в самом низу социальной лестницы, мы встречаем людей, которые, не имея никакой специальной подготовки и не умея ничего делать, просто от тупого отчаяния спешат вступить в армию.

И все же они в положении лучшем, чем нищие, – эти никогда не имели даже сезонной работы и живут целиком на социальное пособие. Они отличаются от низшего «незримого» класса не столько таким уж ощутимо более высоким уровнем жизни, сколько тем, что они более заметны – «бродяги-алкаши с Бауэри» 32 , побирушки, тронувшиеся умом ораторы, вещающие в скверах и на перекрестках о своих хворях и несчастьях и потягивающие спиртное из бумажных пакетиков, – потребность в признании заставляет всех этих людей «выступать» перед уличной аудиторией. В крайней точке, когда способность подчиняться закону и моральный упадок достигают предела, мы наконец увидим низший «незримый» класс: дни напролет он мается у дверей социальной службы или изобретает способ законным образом угодить в какую угодно инстанцию – благотворительную или исправительную, не особенно важно.

32

Квартал дешевых баров. – Примеч. пер.