Классное чтение: от горухщи до Гоголя
Шрифт:
Карамзин продолжил государственническую традицию русской культуры, предпочитая сотрудничество с властью, а не противостояние ей. В этом смысле был человеком XVIII века. Однако, в отличие от Державина, он не занимал видных государственных должностей, хотя такие возможности ему не раз предоставлялись. Пытаясь усовершенствовать государственный быт России, он предпочитал действовать как частный человек и гражданин.
Позиция Карамзина в эти десятилетия становится более консервативной. Он уже с неодобрением относится к реформам Петра I, хотя сохраняет веру в идеал просвещенной монархии. Но конкретные решения вопросов государственной жизни вызывали его критику и желание что-то поправить в государственном механизме. Попыткой этих исправлений
Однако уже после смерти императора в записке, обращенной к потомству, Карамзина подвел горький итог: «Я всегда был чистосердечен, он всегда терпелив, кроток, любезен неизъяснимо; не требовал моих советов, однако ж слушал их, хотя им, большею частию, и не следовал, так что ныне, вместе с Россиею оплакивая кончину Его, не могу утешать себя мыслию о десятилетней милости и доверенности ко мне столь знаменитого венценосца, ибо эта милость и доверенность остались бесплодны для любезного Отечества».
Испытания, которые обрушились на Россию в первой четверти XIX века, не обошли и государственного историографа. Во время Отечественной войны 1812 года он потерял сына и библиотеку, сгоревшую при пожаре Москвы. «Я плакал дорогою: плакал и здесь, смотря на развалины. Москвы нет: остался только уголок ее, – напишет он другу-писателю. – Не одни домы сгорели: самая нравственность людей изменилась в худое, как уверяют. Заметно ожесточение; видна и дерзость, какой прежде не бывало» (И. И. Дмитриеву, 15 июня 1813 года).
События 1825 года тоже потрясли Карамзина. Он тяжело перенес смерть Александра I. Выступление декабристов он воспринял как личную драму. Его поразило, что нашлись люди, которые предпочли выражению частных мнений открытое возмущение (возможно, их выступление произошло и потому, что покойный царь отказывался следовать советам честного человека). После восстания декабристов Карамзин прожил всего полгода. Узнав об открывшейся чахотке, он собирался проситься агентом во Флоренцию, чтобы совместить службу с лечением. Но и новый император ценил историка, хотя тоже вряд ли стал бы его слушать. Карамзину была назначена большая пенсия, для его поездки за границу был подготовлен фрегат. Однако было поздно. Карамзин умер 22 мая (3 июня) 1826 года.
Однажды Карамзин признался другу: «Жить есть не писать историю, не писать трагедии, или комедии; а как можно лучше мыслить, чувствовать и действовать, любить добро, возвышаться душою к его источнику: все другое, любезный мой приятель, есть шелуха, – не исключая и моих осьми или девяти томов» (А. И. Тургеневу, 17 ноября 1815 года).
А в письме императрице Елизавете Алексеевне, жене Александра I (она умерла за несколько дней до Карамзина), он говорит, что хотел бы вписать в ее альбом русскую пословицу, которая «всем известна, но без окончательного слова, которое важно и найдено мной недавно в одной древней рукописи»: «Век живи, век учись… жить!»
Уроки жизни Николая Михайловича Карамзина просты, но трудноисполнимы.
Бедная Лиза»: грани чувствительности
Карамзин был противником социальных революций, но в 1790-е годы в «Письмах русского путешественника», повестях и стихотворениях он совершает революцию литературную.
В программной статье-манифесте «Что нужно автору?» (1794) он заявляет, что современный автор должен прежде всего быть добрым и чувствительным, потому что произведение есть портрет его души и сердца. «Одним словом: я уверен, что дурной человек не может быть хорошим автором». Так на смену поэту-гражданину
Новый образ автора потребовал и нового стиля: «ямбов ломоносовских грома» и даже словесная живопись Державина не могли глубоко отразить жизнь сердца. «Слог, фигуры, метафоры, образы, выражения – все сие трогает и пленяет тогда, когда одушевляется чувством; если не оно разгорячает воображение писателя, то никогда слеза моя, никогда улыбка моя не будет его наградою», – продолжает развивать свою чувствительную концепцию искусства Карамзин.
Поэтому на смену высокому стилю, прежним риторическим «фигурам и метафорам» приходит средний стиль, разговорный язык образованного общества. Создавая его, Карамзин заимствует слова из европейских языков, придумывает неологизмы, но самое главное – отбирает из разговорного языка лексику, отвечающую критериям чувствительности и поэтичности. Так формируется карамзинская фраза: синтаксически сложная и в то же время ритмичная, постоянно использующая инверсию и перифразу как главные признаки поэтического воздействия. (В таком стиле написаны не только повести и стихи, но и критические статьи Карамзина: только что приведенная цитата состоит из одной сложной, но ритмически организованной и потому удобной для произнесения фразы-периода, в которой есть и чувствительно-поэтическая лексика, и обязательные инверсии.)
Для этого нового содержания плохо подходил жанр оды. Поэтому Карамзин за всю жизнь написал их всего четыре или пять: по случаю присяги московских жителей Павлу I (1796) и несколько од, посвященных Александру I. Главными карамзинскими жанрами становятся элегия и дружеское послание (в лирике) и повесть (в эпическом роде).
«Бедная Лиза» (1792) – самая известная повесть Карамзина, ставшая визитной карточкой русского сентиментализма, точно так же как образцом классицизма можно считать посвященную Елизавете Петровне ломоносовскую оду 1747 года.
Повесть начинается с развернутого описания места действия, в котором Карамзин смог продемонстрировать как душевную настроенность, так и стилистическое мастерство.
«Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам».
Первая фраза повести – ее стилистический камертон. Она строится как маленькое стихотворение в прозе. В ней использованы и любимые карамзинские перифраза с инверсией, причем в одной конструкции (окрестностей города сего – Москвы), и многочисленные повторы (никто чаще моего – никто более моего; без плана, без цели, – куда глаза глядят; по лугам и рощам, по холмам и равнинам).
Начало настраивает нас на особое поэтическое восприятие мира. Дело здесь не в конкретных деталях, а в точке зрения рассказывающего историю. Он не описывает луга и рощи, а скорее окидывает их взглядом. Окружающий мир представляется экраном, на который проецируются его эмоции.
Личный повествователь (рассказ ведется от первого лица) предстает в начале повести натурой, близкой автору: человеком с богатым воображением, знающим историю (он воображает и прошлое этих мест), умеющим наслаждаться природой, но главное – тонко чувствующим и старающимся заразить этими чувствами читателя. Почти каждый попадающий в его поле зрения предмет или явление удостаивается оценочного восклицания, эмоционального эпитета: новые приятные места, ужасная громада домов, великолепная картина, горевать вместе с природою, сердце мое содрогается и трепещет, печальные картины.