Ключарев и Алимушкин
Шрифт:
— Был у Алимушкина. Ты знаешь — он совсем не так плох. Разговорчив. И совершенно спокоен.
— Да?
— Он решил всерьез заняться шахматами. Чуть ли не посвятить себя им.
— Слава богу, я за него рада.
— Скоро мы услышим о гроссмейстере Алимушкине.
Когда тебя слушают непридирчиво, говорить легко. И Ключарев сказал еще, на всякий случай не без торжественности в голосе:
— Уважаю людей, которые начинают жить сначала.
Везенье продолжалось, и теперь оно напоминало вора наоборот. Антивора. Ты прикрываешь левый карман, а оно сует тебе в правый: «Бери,
— Спасибо.
— Я сам за вас ходатайствовал. Директор поддержал. Для начала повышаем оклад на восемьдесят рублей.
— Спасибо.
— Мы ценим хороших сотрудников. Тем более скромных.
И зам добавил (доверительно — не всякому так скажет):
— Некоторые люди расталкивают других локтями. Интригуют. Лезут по головам, чтобы сесть в мягкое кресло. Я не люблю таких.
Получасом позже позвонила Алимушкина, она каким-то образом узнала служебный телефон и сразу попала на Ключарева. Позже она сказала, что списала телефон потихоньку у Коли Крымова. Ей почему-то казалось, что это нужно сделать потихоньку.
Она поздоровалась и пригласила Ключарева в гости. Она не очень церемонилась, потому что она была красивая женщина и знала это. Она не слишком подбирала фразы, не смущалась:
— В тот вечер, — и она сделала паузу, это была характерная пауза современной женщины, — вы мне приглянулись.
— Да ну?
— Честное слово. Приходите, пожалуйста, ко мне в гости. Сегодня.
Он пришел и вовсе не обалдел от ее голоса и от ее глаз: он не любил красивых женщин, он их никогда не знал. Так ему было легче и удобнее жить. Он сидел в кресле и рассматривал ее квартиру — квартирка была миленькая. Мебель тоже была чудо. Ключарев спросил:
— Разве вы не выходите замуж за Колю Крымова?
Этот вопрос значил: «Вы меня позвали — это ваша прихоть или же маленькая тайна за спиной Коли Крымова, и вообще, что это за такая игра, которую мы начали?» Но Алимушкина ответила просто:
— Нет. Замуж я не выхожу.
— Почему?
— Он мне не нравится. Он никакой. Он никчемный.
— Сделайте его таким, каким надо.
— Не хочу тратить силы. Зачем?
Ключарев не начал милый и шутливый разговор, который привел бы куда надо и куда прийти ему, в общем, хотелось. Вместо всей этой ясности Ключарев повел себя неясно. Он повел себя незапрограммированно. Он вдруг рассердился на Алимушкину — сказал ей довольно грубо, что Коля Крымов очень даже «кчемный» человек. И что брошенный Алимушкин тоже «кчемный» человек. И что ей надо выходить замуж, а не дурить самой же себе голову. Он говорил и сам понимал, что говорит глупости и чепуху. Как-никак она была женщина, и у нее было право выбора.
В портфеле, который он не открыл, лежали две бутылки вина. Он принес их специально. И знал, зачем принес. Но на него нашло и накатило, и вот он говорил теперь глупости. Он талдычил ей одно и то же — выходите замуж. И она была абсолютно права, когда сказала (он уже уходил и стоял в дверях):
— Какой вы скучный — помереть с вами можно.
От слишком большого везенья жена Ключарева тоже была несколько
— Но почему должно что-то случиться? — засмеялся Ключарев.
Ключарев смеялся, он опять был прежним, веселым и шутливым. Ему было смешно и забавно, когда он вспоминал, как он вел себя и что говорил у красивой женщины, пригласившей его домой. «Эх, ты!» — подсмеивался он. Он вспоминал ее щеки и губы, и по позвоночнику полз сладкий холод.
Жена позвонила ему на работу (со своей работы):
— Ты слушаешь? Только что звонила моя подруга. Опять об Алимушкине.
— Погибает?
— Перестань дурачиться.
— Что-то очень долго он погибает — мне уже иногда кажется, что он бессмертный.
— Перестань... — И жена заговорила в трубку шепотом. Она смутно чего-то побаивалась и потому шептала мужу: — Милый, будь осторожнее. — И еще шептала: — Милый, не говори о людях небрежно, милый, если бы ты хоть чуточку больше думал о людях, — я знаю, ты добр и искренен, но если бы ты еще думал о людях... — Так она шептала. Кончилось это просьбой — еще раз навестить беднягу Алимушкина, такая вот вновь возникла у нее мысль.
А у Ключарева возникла совсем другая мысль — как бы это заткнуть рот подруге жены: чего она без конца треплется, чего она лезет?..
— Привет, — сказал Ключарев. После работы он (так уж и быть) пришел к Алимушкину, но на приветствие никто не ответил. Ключарев вошел в комнату — и лицо у него вытянулось. Лицо у него приняло выражение, соответствующее беде, потому что Алимушкин лежал в постели. И потому что рядом с ним белым пятном стоял человек. Врач.
— Не разговаривайте с ним, — сказал врач. — Он не может разговаривать. У него инсульт.
Врач пояснил — инсульт, или «удар», не из самых сильных, но все же это инсульт. Он сказал, что нужен покой. Нужна тишина. Нужен уход.
— Нет-нет, — прикрикнул врач, — вы, Алимушкин, молчите! Вы уж не разговаривайте. Все равно не получится.
Ключарев спросил:
— Отнялась речь?
— Временно.
— И передвигаться не может?
— По стеночке до уборной он доберется, но никак не дальше.
Ключарев подошел к Алимушкину ближе, он шел и осторожно ставил ноги, потому что по полу сновали тараканы. В комнате было мрачно. Алимушкин улыбнулся — улыбка у него была половинчатая, на одну сторону, мышцы лица на другой стороне бездействовали... Ключарев подморгнул: привет, эк тебя угораздило. Алимушкин протянул ему руку. Ключарев пожал.
Врач был, вероятно, из «скорой помощи». Он рылся в бумагах на столе. Потом сказал:
— Помогите-ка мне. Вы ведь его приятель?
— Да.
— Здесь, в этих бумагах, должен быть адрес его матери.
— Матери? — удивился Ключарев.
— Должен же за ним кто-то ухаживать.
— А больница — почему не в больницу?
— Больница ничем особым ему не поможет. Да и транспортировать его в таком состоянии неполезно.
Ключарев кивнул: понятно. Как и все люди, Ключарев полагал, что с врачами не спорят. Он переспросил: