Код розенкрейцеров

Атеев Алексей Григорьевич

– И что же случилось потом? – участливо спросила Людмила.

– К сожалению, очень многое. Так сказать, повернулось колесо истории, а мы как раз находились на его пути.

– Проще говоря, произошла революция… – внес уточнение любящий точность историк.

– Вы правы, – спокойно откликнулся Коломенцев. – Все, как говорится, в прошлом. Но я и не жалею об ушедшем. Смотрю на вас и понимаю: жизнь повторяется.

– Ой ли? – съязвил Егор. – А, как я понимаю, ваша дачная молодость протекала вовсе не в такой халупе, как наша.

– Вы правы, но разве

в этом дело? Разве острота ощущений определяется количеством комнат в доме или наличием в нем слуг? Да, жили комфортнее и питались, возможно, лучше. А в том, что ты точно знаешь, что все кругом – твои друзья и близкие, все тебя любят, а ты любишь их. Ты радуешься ветру, солнцу, грозе, а главное, своей молодости и чистоте…

Олегов хотел возразить своему оппоненту, сказать, что благополучие таких вот безмятежных счастливцев держалось на эксплуататорском труде рабочих, но постеснялся, и только несколько нервно помешивал ложечкой чай в стакане. Разговор перешел на другую тему, но Егор продолжал угрюмо молчать и дуться.

После завтрака, когда все поднялись из-за стола, Коломенцев наклонился к уху Олегова:

– Не желаете прогуляться со мной по лесу? Хочу обозреть окрестности.

Егор молча кивнул.

– Мы недолго, – извиняющимся тоном обратился Коломенцев к Людмиле.

– А можно и мы с вами? – запросились дети.

– В другой раз! – сердито отрезал отец.

Олегов и сам не мог понять причин недовольства визитом своего нового знакомого, почему сердится на него. Только ли дело в несколько двусмысленных разговорах Коломенцева? Нет ли тут иной причины? А может, он ревнует его к Людмиле? Глупости! Коломенцев ей не то что в отцы, в деды годится. А может, все вместе: некое чувство зависти к столько повидавшему, нестандартно мыслящему человеку, ощущение чужого превосходства, да и ревность… Чего уж скрывать от самого себя – и это тоже…

Он шел по тропинке среди сосен, занятый своими мыслями, даже не замечая, что следом шагает Коломенцев. Тропинка расширилась, превратилась в широкую тропу, а потом и в торную дорогу. Коломенцев шел рядом, но молчал. Видно было, что ему просто нравится брести по чистому сосновому бору, поддевать носком башмака сухие шишки и отпинывать их в сторону. Наконец он не выдержал:

– Куда мы движемся?

Олегов пожал плечами:

– Гуляем. Вы же сами просили показать вам окрестности.

– Ну да, ну да…

Они подошли к станции. На перроне в этот час никого не было, только бродячая собака нехотя глодала замусоленную кость.

Поднялись на железнодорожную насыпь, перебрались через пути и вновь пошли по дорожке вперед.

Егор только теперь понял, что, сам того не желая, идет в сторону деревенского кладбища. Вскоре среди берез показались кресты, облезлые деревянные оградки и холмики.

– Погост? – удивленно сказал Коломенцев.

– Да. Где-то здесь схоронили Пеликана, – пояснил Олегов.

– Покажите его могилу.

– К сожалению, не знаю места.

– А если поискать?

– Я пытался. Безрезультатно. Думаю, на ней нет даже

символического надгробья.

– Странная жизнь, странная смерть…

– Почему странная?

– Человек, достигший столь высоких степеней посвящения, успокоился вдали от родной Праги, и даже место захоронения его неизвестно. – Он задумался. – Хотя…

– Что – хотя?

– Возможно, в этом и было его предназначение.

– Не понимаю.

– Пеликан, согласно мистериям розенкрейцеров, – птица, приносящая себя в жертву Палладию.

– Палладию?

– Божку розенкрейцеров. Его образ они заимствовали у тамплиеров. У тех имелся Бафомет – козлоногое человекоподобное существо с двумя лицами: мужским и женским. Образ, как бы соединяющий в себе мужчину и женщину, разумных существ, обуреваемых животной страстью. На чреве Палладия располагается роза на кресте. Пеликан – жертва во имя размножения, зарождения новой жизни, возникшей из животной страсти.

– По-моему, Пеликан – обычная чешская фамилия.

– Конечно, вы правы. Это может быть простым совпадением, но я сразу насторожился, когда услышал от вас про Пеликана.

– Вы разобрали рукописи?

– Только отчасти. Но тем не менее удалось прояснить многое.

– А именно?

– Согласно некоему плану накануне войны пражские розенкрейцеры отправляют экспедицию в Россию.

– Это я знаю.

– Не перебивайте, пожалуйста. Так вот, цель экспедиции – Грааль.

– Что?!

– Да-да. Именно Грааль!

Олегов расхохотался:

– Так я и думал. Ни больше ни меньше! И Грааль, конечно, находится в Тихореченске или в его окрестностях. Уж не на станции ли Забудкино?

– Подождите с вашей иронией. Вы хоть представляете, что такое Грааль?

– Емкость. Во время распятия Христа в нее собрали кровь из его ран. Священный, чудодейственный сосуд.

– Не сосуд, а чаша…

– Пускай чаша. Помню, помню… Вагнеровские оперы, Лоэнгрин… Парсифаль… Как будто рыцари давали обет найти этот сосуд во что бы то ни стало.

– Чашу!

– Да, чашу. Они колесили по свету и каждого встречного спрашивали: не видал ли тот Грааль. Даже термин такой был: «граалить».

– Это вы Марка Твена начитались – «Янки при дворе короля Артура».

– Возможно. То-то я думаю: тамплиеры, розенкрейцеры, а теперь еще и Грааль.

– Ваш скепсис мне понятен, и все же извольте выслушать.

Но Олегова понесло.

– В поисках Грааля неведомый Пеликан залетел в Россию. Идет война, весь мир перевернулся, а он ищет… Что ж. У каждого своя стезя. Но, как я догадываюсь, не находит чудодейственной чаши. Иначе война бы прекратилась, настал бы мир и всеобщее благоденствие. С горя несчастный граальщик бросается под поезд, предварительно описав свои злоключения. Но тут появляется еще один соискатель, – Егор выразительно посмотрел на своего спутника. – Этот, так сказать, рыцарь… печального образа, – Егор ехидно ухмыльнулся, – решает продолжить дело Пеликана, а мне, как я полагаю, отводится роль Санчо Пансы. Но я не хочу граалить. Я…