Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
Ах, если бы была жива еще бабушка! Уж она сумела бы скрасить Розе ее последние часы. Помню, когда усыхал ее Бересклет, она денно и нощно дежурила у его изголовья, и потом, когда мы его хоронили, было видно, что почил он е легкой улыбкой.
Ночь. Никто здесь не спит. Я поставил цветочки поближе к умирающей Розе. Они обступили ее и стараются поддержать. Только спящая красавица Фиалка грустит одна в соседней комнате, хотелось бы уберечь ее от подобных переживаний.
Занавесил окно и зажег свечу. Муха кружит над нами, исполняя хорал. Жутко наблюдать, как дыхание смерти нагнетает ужас и на пламя свечи, которая как можно глубже вобрала свой фитиль в оплавленные плечи и в испуге машет длинными огненными тенями.
И все же я знаю, что как раз сейчас жизнь, нетерпеливо поглядывая на наручные
Да не узрит ни одна женщина (и Хульда в том числе, и Хульда), как кончает свой путь на этой земле бедная Роза.
26 октября. Раннее утро. Свершилось невообразимое чудо: бутон Бородавчатого Кактуса распустился огромным, оранжево-желтым цветком, красота которого затмевает все, мной доселе... Что это, не телеграмма ли в прорези почтового ящика?
В самом деле. Она гласит: ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ - МАЛЬЧИК! Боже милостивый!
31 октября. Уже несколько дней сижу, поеживаясь от холода, в качалке и прислушиваюсь к тому, как свора борзых ветров, спущенная для того, чтобы очистить дорогу зиме, гонит упирающуюся осень со склизких крыш. В свое время она, не раздумывая, обидела лето, а теперь и ее саму толкают в шею. Цветочки-деточки тоже зябнут на подоконнике, они дрожат от сквозняка, который таинственно раздувает гардины, как паруса, и раскачивает фонарики страдающих морской болезнью Фуксий, будто подает световые сигналы...
Приду ли в себя когда-нибудь от такого удара? Боюсь, что нет.
Итак, я первым делом побежал к фрау Бритцкувейт; и даже теперь, находясь в положении Иова, я вынужден признать, что проблему букета хризантем для Кактеи она разрешила деликатнейшим образом. Как убежденный противник срезания цветов, я, естественно, не хотел лично касаться срезанных растений. Фрау Бритцкувейт устроила все таким образом, что мне принадлежали, так сказать, лишь авторские права на букет; ее рассыльный помчался с ним на велосипеде впереди меня, так что, когда я, запыхавшись, вбежал наконец в парничок и увидел оный букет по правую руку от Кактеи (по левую лежал тот самый отросток Эхинококового Кактуса, торжественно перевязанный ленточкой с поздравительной надписью), мне не составляло никакого труда внушить себе, что я не имею к этим цветам никакого отношения. В первое мгновение мне показалось, что на руке у Кактеи лежит еще одни кактусовый отросток, ибо ребенок, которого я увидел сначала с затылка, был покрыт столь колючим пушком, будто Кактея передала ему не только цвет своих волос, но сразу и прическу. Затем, правда, с улыбкой, на весах которой колебались гнев и любовь, она повернула ребенка ко мне лицом - и я в смертельном ужасе отшатнулся: взгляд мой воззрился в озабоченное сморщенное личико уменьшенного до карликовых размеров Бруно.
Все засим происшедшее провалилось вместе со мной в пропасть моего обморока. Духовный взор мой блуждал в каком-то тумане, превращая Кактею в Брунову Доротею, а самого Бруно в того изверга, от которого Кактея бежала вместе с ребенком.
Чья-то немилосердная рука снова привела меня в чувство, то была рука повитухи, втолковывавшей мне, что фрейлейн Резник (под которой имелась в виду, очевидно, Кактея) до глубины души оскорблена моим поведением, что раз вид дитяти внушает мне такое отвращение, то, стало быть, и сама она мне не менее отвратительна, а если это и не так, то уж она-то живо добьется того, чтобы так было и на самом деле.
О Кактея, как же я мог бы открыть тебе истинную причину своего потрясения,
День поминовения всех усопших. Туман на дворе; печные трубы выбросили бесконечные траурные флаги, и толпы усталых пилигримов-ворон медленно плетутся в дальней дали. Только что раскрыл старый зонтик и вырезал из его черного шелка два прямоугольных лоскутка. Один для почившей розы, другой для писем Кактеи. Их (включая и те, что разорвала Хульда) предам земле на кладбище, а бренные останки Розы - в Ботаническом саду.
Насколько мне ясно, что вместе с письмами я хороню всякую надежду, относящуюся к Кактее, настолько неясно, кончается ли вместе с Розой связь наша с Хульдой. В конце концов, не означает ли ее молчание, что она в глубине души не теряет надежды?
Что ж, не буду и я ставить наши отношения в зависимость от Розы.
Вечером. Даже в такой день настигают тебя тени прошлого. Захоронив письма, я помедлил еще у могилы бабушки, как вдруг услышал какое-то сиповатое посвистывание и увидел маленького господина в старом, тщательно отутюженном фраке, все достоинство которого опровергала неуклюжая шляпа, надвинутая на самый лоб. Господин продвигался меж могильных рядов в мою сторону. То был сторож, отец Кактеи. Увидев меня, он сразу же смущенно закашлялся и поторопился скорчить скорбную мину. Затем что есть мочи устремился к выходу, и едва за ним захлопнулись железные ворота, как раздался рев мотора, в точности такой же, какой вырывался из жестяной груди Хульдиного драндулета. Может, поэтому-то сторож и был так смущен?
Но и в Ботаническом саду тоже не все вышло гладко. Меня опознал сторож из кактусового отдела. Еле умолил его позволить мне погрести Розу под деревом гинкго. На это он, хоть и после долгих колебаний, в конце концов согласился, но по завершении церемонии все же отвел меня к директору, представив как похитителя Кактусов. В разгоревшихся дебатах мне, однако ж, оказалось достаточно упомянуть поименованную в честь бабушки делянку грузинских растений (вернее, ее, завещанное Ботаническому саду, наследство), чтобы полностью оградить себя от упреков. Хотя директор, прощаясь, намекнул, что речь тут идет не о всем наследстве бабушки, а лишь о скромном пожертвовании с ее стороны размером в две тысячи марок. Вот тебе, бабушка, и новости: куда же подевались остальные три тысячи?
А кто тут опять опускает свои ветви и принимает такую обиженную позу, будто нанесено глубочайшее оскорбление ее чести? Араукария, разумеется. Эта ханжа теперь разыгрывает из себя заступницу бабушкиных интересов! Поистине, желание мое избавиться от нее растет день ото дня.
2 ноября. Свершилось. Воссоединил Бруно с его Доротеей. Как это ни невероятно, но он понятия не имел о том, что у него сын. При том, что этот последний тютелька в тютельку похож на своего отца!
Как происходило само воссоединение, не знаю. Напрягая все свои силы, я притащил Бруно к парничку. Там он чуть было не вырвался от меня, но тут сын его стал требовать свой завтрак - и Бруно растаял, как масло. Весь сияя от незаслуженного отцовского счастья, он бочком протиснулся в парничок. Я еще немного подождал, но поскольку ни разбитых стекол не посыпалось, ни сильной брани не раздалось, ушел восвояси. Один лишь господин Кувалек, еж, высунулся в дверную щель и обнюхал воздух.
3 ноября. Опять приходится сидеть в комнате в пальто, выпуская изо рта серебряные клубы пара. Цветочки-деточки дуют в озябшие ладошки, пытаясь согреться. Бородавчатому Кактусу легче, он то и дело погружается в сон, видит свою знойную мексиканскую родину и просыпается несколько обогревшись. Цветок - его отцвел и опал, ношу его в бумажнике, чтобы почаще напоминать себе о том, сколь прекрасным может стать и безобразное.
4 ноября. Добыть бы торфа теперь! Деточки мои, как бы мы с вами согрелись, не правда ли? Муха, верно, боится, что крылья ее обледенеют, и передвигается только пешком.