Кола
Шрифт:
– Смотри-ка, – глухо позвал Афанасий Кира. – Дом крестного твоего горит. И Матвея-писаря рядом.
У собора разрушены крыша и купола. Там виден уже кое-где огонь, небольшой пока, но тушить туда уже не добраться. А если пушки и дальше будут стрелять, то и миром с огнем не справиться. Андрей пожар помнил в своей деревне.
– Наши тоже не пощадят, – погодя отозвался Кир. – Налегай...
Место для Маркеловой раньшины Кир, верно, наметил загодя. Сам поставил на якорь ее у мели и руки брезгливо обмыл водою, будто и раньшина приобщалась
– Может, бочонки оставить в раньшине? Чего их с собой таскать?
– Таскать! – жестко ответил Кир. – Залив голый будет. – И заорал: – Голый! Не было никаких тут знаков. Раньшина на мели, а кругом голо!
Раншина дяди Маркела с протухшей рыбой позади их осталась.
Теперь, петляя от знака к знаку, шли в направлении к городу, к кораблю. Среди залива – как на ладони. И они без роздыху торопились, с опаской оглядывались, бросая бочонки в шняку. У какого их заприметят? Из винтовок, из пушек по ним ударят? Укрыться негде.
– Еще! Еще налегай! – сквозь зубы их подгоняет Кир.
Землисто его лицо, но видит корабль он, пушки, а Андрей непрестанно удара ждет оттуда – спиной, затылком. С каждым взмахом он старается оглянуться, увидеть: что там?
За мысом в нижней слободке все гуще дымом встает пожар. И на главном соборе он уже полыхает, на крепости. Но не видно нигде людей, только слышится пальба ружей. Откуда они стреляют? С берега? С корабля?
– Пока живы, успеть бы снять. Посадить бы на мель его, грозного. Да за все бы ему воздать...
Кир, наверное, тоже думает про картечь все время, он непрестанно меряет взглядом расстояние до корабля, знаков. Два последних, кажется, невозможно снять, обязательно заметят. К мысу близко знаки стоят, на виду с корабля, как ворота в залив означают они дорогу.
– Ну, – на лице у Кира отчаянная решимость, боязнь, азарт. – Пусть помолятся за нас крепко. К тому дальнему... Не жалей силы!
И Андрей с Афанасием налегли. Весла, кажется, гнутся, и не только уключины от натуги – жилы стонут. Снять бы вправду, успеть, не попасться на глаза кораблю, закрыть бы ему дорогу. И просохла будто рубаха, распрямилась спина, легче вроде стала на ходу шняка. Афанасий сам проворно схватил буйреп, топором по нему ударил – делов-то...
Над Туломой пушечный стоит дым, в нем расплывчато видно корабль. С громом огненные снопы летят от черного его борта. А с палубы каждый миг оглянуться могут и увидеть на воде шняку.
– Налегай к последнему! Налегай! Не до нас им сейчас, успеем! – озираясь, Кир совсем понижает голос, будто в грохоте могут его услышать на корабле.
И поверилось: не до них. В суете и увидят – поймут не сразу, да пока еще повернут пушки. И всего холодило от нетерпения: быстрее! Андрей упирался изо всех сил. Исчезла усталость, былая боязнь, Нюшка ушла из памяти, обещанная свобода. Еще взмах, еще раз! Еще!
– Табань! – хрипит Кир.
Афанасий уперся в весла, вспухли жилы на шее, и Андрей к последнему протянул руки. Нюшка молится за него, за них.
– Ничего, ничего, Андрюха! – Афанасий почти на весу отрубил буйреп.
– На весла! – орал хрипом Кир. – На весла!
И опять Андрей упирался, до остатка вкладывал силу в весла. «Пронеси ты, господи, пронеси! Сейчас сгинуть никак нельзя. Нюшка ждет. Непременно она молилась. И отцом скоро буду. Никак нельзя».
Руки болью горят, и саднит спина, но мыс медленно наползает и наползает, скрывает от глаз корабль. Шняка здесь идет тяжелее. Это течение Колы. Над водою здесь дым, и труднее дышать. Кир свернул к Монастырскому острову, стало больше видно пожар. Огонь пляшет, ползет по дереву, к небу хлопает пепел, дым. Где недавно бежал Никита – все объято огнем. Развороченные горят крепостные стены. Башня северная в огне, сгорела крыша, стропила – как большущее решето, дожираемое огнем. Но главный пожар, наверное, за стеной. Оттуда взлетает пламя, идут пугающие шум, треск. У причалов по-прежнему стоят шняки, но к ним уже близко не подойти, они вот-вот загорятся.
От солнца, пожара ли пляшут красные отсветы на воде, в шняке. У Кира сжаты губы, и, видно от дыма, слезятся его глаза. Он правит к кресту. Но и тут уже дымно, хотя к набережной Колы пожар еще не пришел. Улица, как и прежде, пустынна. И Андрей нашел глазами забор, где недавно оставил Нюшку. Не случилось ли с нею что? С той поры словно целая жизнь минула.
Шняка ткнулась в песчаный берег, и на миг они будто оцепенели. Афанасий подал Андрею его ружье. Земля казалась шаткою под ногами. Сколько были в шняке они? Час? Больше? Солнце взошло немного. Андрей сел расслабленно под крестом. На миг забылись выстрелы пушек, горящий город. Были только они, трое на берегу, целые и живые.
Потом из шняки выпрыгнул Афанасий. Кир бросил ему топоры на песок и тоже сошел на берег. Хорошо, что старшим велели Киру. Ладный парень. Себя пересилил вон как. А мог бы после сказать: шняка-де покачнулась.
– И все же мы сняли их, Кир, – сказал Афанасий.
Кир от них уходил не прощаясь, остановился.
– Не самое трудное. Оно впереди. – Он сказал и помедлил, будто ждал, чтобы спросили о чем-то его еще.
– Без тебя мы не сделали бы всего. И, может, в живых не были. – И будто с собою позвал Андрея: – Верно я говорю, Андрюха?
В недоброй усмешке скривилось лицо Кира.
– А я не для вас ходил, – он отозвался хрипло. – Уж никак не для вас.
– Но ты молодцом, Кир.
Нет, не то сказал Афанасий. И Кир снова пошел от шняки. Но Афанасий не унимался.
– Кир! Ты ведь это... Не в гости мы все идем. Может, больше не свидимся.
Кир обернулся, хмуро и неприязненно взглянул на Афанасия.
– Свидимся. Родственнички... – Он кинул ружье за спину и, уже не оглядываясь, скорым шагом пошел к Туломе.