Кольцо князя-оборотня
Шрифт:
Элге возникла словно из ниоткуда. Луковский готов был поклясться – в дверь она не входила, но вот же, стоит посреди комнаты, оглядывается с любопытством, а хозяина точно и не видит. Она некрасива, но отчего ж так сложно отвести взгляд от этого лица? Черные брови вразлет, черные глаза, точно глубокое ночное небо, высокие скулы и крупные, резко очерченные губы. Женщина-птица. Как сказал Алексей? Вольная? Не вольная, дикая она, недоверчивая, слово поперек скажи – и улетит, упорхнет, не обернувшись.
Но что она делает здесь? В его комнате? В комнате мужчины? Это ведь
– Как съездили? – Голос у нее оказался мягким. Как есть птица. Сирена, завлекающая путников чарующим пением своим.
– Спасибо, хорошо.
Она задумчиво погладила черную косу, а Федор все смотрел и смотрел. На что? На руки, худые, с тонкими «музыкальными» пальцами, на выпирающие ключицы и длинную шею, на платье. Бедное, без кружева и вышивки. Правильно, она же воспитанница, значит, и одевают хуже, чем Ядвигу.
– Князь злой приехал. – Дерзкий взгляд молодого графа девицу не смутил, она словно и не видела ни взгляда, ни самого Федора, сама с собою беседовала. – Недоволен чем-то.
– Волки корову загрызли.
– Корову? Это плохо. Корова – кормилица, она молоком поит, без нее не выжить. – Элге подошла к окну. – Сегодня я никуда не ходила. Они считают, что я виновата.
– Кто считает? – Федору было не по себе, он никогда не беседовал с молодыми девушками об убитых волками коровах, да и ни одна из знакомых ему девиц не вела бы себя столь неприлично.
– Крестьяне. – Элге дотронулась до толстого мутного стекла. – Они считают меня ведьмой. А вы?
– Я?
– Вы. Вы не считаете? Простите, что я так говорю, матушка часто упрекает меня за неподобающие речи, но мне очень, ну просто очень нужно знать… А вы приехали из столицы, видели много… Скажите, я – ведьма?
Лихорадочный шепот околдовывал, а глаза… Темные, точно перезревшая вишня, и такие беспомощные… В ее глазах таился целый мир, и Федор жаждал стать частью этого мира, остаться в нем навсегда.
– Я – ведьма?
– Вы… – В пересохшем горле першило. – Нет, что вы, вы – не ведьма, вы… птица! Дикая птица…
Элге отвернулась, и мир, сотворенный ее глазами, исчез.
– Я чем-то вас обидел? – Федор готов был вырвать свой поганый язык, хотя и не знал, что же такого обидного сказал.
– Нет, что вы… Князь… Он тоже говорит, будто я на птицу похожа.
– Князь?! Князь, князь, князь… Я только и слышу целый день про князя!
Его неожиданная и некрасивая ярость разбилась о спокойствие Элге и, смирившись с поражением, улеглась у ног девушки.
– Алексей, он странный. Он злится часто, но он хороший, заботится о нас, и матушку любит, и Ядю.
– А почему князь?
– Титул такой. Его отец князем
– Предатель! – Федор глупо обрадовался, что его неприязнь получила хоть какое-то, пускай призрачное, оправдание. Тот, кто поддерживал Наполеона, предатель, а, следовательно, Алексей – сын предателя!
– Нет. – Элге склонила голову набок, любуясь чем-то за окном, Луковский глянул, но увидел лишь толстое стекло, расцвеченное яркими пятнами. – Он хотел свободы для крестьян. Он полагал, будто раб не приносит пользу государству, а французский император обещал свободу.
– Для крестьян?
– Конечно. Дядюшку Анджея лишили и титулов, и земель. Если бы он поступил по-другому, то Алексей сейчас был бы хозяином Белой Крепи. Крестьяне помнят и уважают его. Он – достойный человек, только очень рассердился, когда узнал, что бабушка Мария завещала все не ему, а вам. Знаете, она тоже не могла простить зятю того поступка, ее муж сражался в царских войсках и был ранен. А сын вообще погиб, она всю оставшуюся жизнь обвиняла в этом дядюшку Анджея, хотя и радовалась, что Белая Крепь не ушла из семьи, поместье передали дедушке за воинские заслуги.
– Подожди. То есть сначала Крепь принадлежала отцу Алексея? А после войны перешла во владение его тестя? – Запутавшись в родственных связях, Федор растерялся. Значит, вот как объясняется странная неприязнь дикаря, выходит, Луковский вольно или невольно посягнул на то, что Алексей считал своим по праву?
– Да. – Элге тонким пальчиком чертила невидимые узоры на стекле. – Мы думали, что после бабушкиной смерти Алексей получит Крепь, других родственников у нее не было, а оказалось…
– Оказалось, что были.
– Вот именно. Князь, когда услышал, едва не умер с горя, Белая Крепь многое для него значит… Он Волчьей печатью к княжению приговорен, они помнят…
– Кто?
– Люди, – прошептала Элге. – И волки. Бабушка Мария тоже знала, но она ненавидела Алексея. Ее сын, который сражался за родину и царя, умер, а сын Анджея, предателя, помогавшего французам, жил. Она не могла допустить, чтобы к нему еще и поместье вернулось. Понимаете? – Элге неожиданно обернулась и, схватив Федора за руку, торопливо заговорила: – Я пришла попросить, я объяснила, специально рассказала, хоть князю и не понравится, если узнает… Уезжайте! Пожалуйста! Оставьте ему хотя бы иллюзию власти! Вы ведь привыкли к столице, а у нас скучно и тяжело. Уезжайте, пожалуйста!
– Не могу. – Ее пальцы были холодными, но обжигали сильнее огня. – Не могу, моя птица. Я бы уехал, клянусь, но не могу! Некуда!
В черных глазах зарождалась буря – возмущение, обида и еще нечто чудесное и вместе с тем смертельно опасное. Но один-единственный взмах ресниц, и буря умирает.
– Тогда… пожалуйста… Пощадите его!
– Ради чего?
– Ради… Ради себя самого пощадите.