Коллекция геолога Картье

Рыкачев Яков Семенович

— Анри! — повторил он, на этот раз более громко. — Это не Жубер, это я, Луи, твой Луи Барзак…

— Ты, Луи… — Картье, не меняя позы, широко открыл глаза. — Так они тебя тоже…

— Нет, Анри. Я пришел за тобой — ты свободен!

— О Луи…

Картье хотел приподняться и не смог.

— Видишь, какой я…

— Я привез с собой врача, он поможет тебе.

Барзак вышел из камеры, уступая дорогу врачу: там еле могли уместиться два человека.

— Здравствуйте, дорогой, — сказал врач. — Я не потревожу вас, только послушаю ваше сердце.

Отстранив

рукой лохмотья, прикрывавшие тело Картье, врач приложил к его груди стетоскоп.

— Железное, стальное сердце, — удовлетворенно сказал он через полминуты Барзаку, отнимая стетоскоп. — Сердце воина, борца. Глухие тоны, перебои — это всего лишь рябь на поверхности, пустяки. Сказалось полугодовое недоедание, нервное перенапряжение. Нужен отдых, покой, и только. Во всяком случае, через три минуты он выйдет отсюда на собственных ногах…

Врач достал из своей сумки заранее заготовленный и наполненный шприц, с трудом ухватил кожу на исхудавшей руке заключенного и вогнал в нее иглу.

— Новый, могущественный препарат, — приговаривал он, обращаясь к Картье и нажимая на поршень шприца. — В течение шести часов вы будете полны сил и энергии. А там повторим…

Барзак стоял у открытой двери камеры, он был исполнен глубокой благодарности к этому пожилому человеку с молодой, неистраченной душой. А врач смотрел то на свои ручные часы, отсчитывая секунды, то на заключенного, пока не произнес, наконец, с твердой уверенностью:

— Теперь вы можете встать и пойти, мой друг!

И Картье встал и вслед за врачом вышел в коридор.

— Познакомься, Анри, — сказал Барзак. — Это мосье Альбер Стамп.

Картье молча, с подчеркнутой сдержанностью пожал Стампу руку: что-то почти неуловимое в интонации Барзака насторожило его против этого человека. А затем он встал посреди коридора, лицом к железным дверям, за которыми находились узники, и звонким голосом крикнул:

— Прощайте, друзья! Это я, Анри! Прощай, Тевфик! Прощай, Джелали! Прощай, Мохамед! Прощай, Джавед! Я покидаю Эль-Гиар, но я не забуду вас, друзья!..

В самом звучании слов прощания и клятвы есть, вероятно, нечто высокое и торжественное, но Картье произнес их без малейшей аффектации, просто, серьезно и даже деловито. И в ответ, будто из глубины колодца, послышались глухие, сдержанные, вперекрест, голоса узников, сложившие одну отчетливую фразу:

— Прощай, Анри, и мы тебя не забудем!..

Конечно, узники не могли знать, куда именно уходит из Эль-Гиара их друг и товарищ по борьбе — на свободу или на еще горшие испытания, — но прекрасный древний обычай не позволил им переступить очерченную другом границу. А Картье и сам не знал, что его ожидает: во всем происходящем чудилось ему нечто странное и двусмысленное.

И вот группа из пяти человек — Картье, Барзак, Стамп, врач и помощник коменданта, с хмурой почтительностью плетущийся позади, — медленным шагом, в молчании пересекает территорию лагеря. Кандальников, свершавших свой мучительный бег на месте, уже увели, плац опустел, над ним высоко-высоко, на еще светлом небе прочертился тонкий серпик луны. Но все так же беснуются громкоговорители, и чем ближе

к баракам, тем все сильнее возрастает их ярость; кажется, что это доносится злобный рев того зверя, что терзает и пожирает здесь человеческие жизни. А когда группа проходит мимо бараков, из всех дверей и окон высовываются заключенные, они возбужденно машут руками и громко кричат — это видно по их широко отверстым ртам, — приветствуя человека в лохмотьях, спокойно шагающего среди трех незнакомцев. Как ни странно, но вооруженные автоматами легионеры, слоняющиеся возле бараков, в эту минуту бездействуют: видимо, они по опыту знают, что не всегда страшны узникам штык и пуля. А человек в лохмотьях останавливается, обращается к заключенным лицом, улыбается им и подает ответные знаки руками.

Когда Картье в сопровождении посланцев генерала Жаккара вошел в помещение комендатуры, толстяк комендант с восторженным лицом шагнул ему навстречу.

— О мосье Картье! — воскликнул он, разведя руки для объятия. — Да вы, я вижу, молодцом! Если бы вы знали, как я рад, как счастлив за вас! Я всегда считал, что такого человека, как вы, нельзя…

— Замолчите, — коротко сказал Картье, отвернулся от него и отошел в сторону, уступая поле действия своим покровителям.

— Право же, я от всего сердца… — в голосе коменданта звучало нечто среднее между испугом и обидой. — Я всегда старался…

— Послушайте, комендант, — прервал его Барзак, сохраняя принятый им властный тон. — Где может мосье Картье переодеться?

— О, прошу вас, где угодно! — Комендант подбежал к двери с надписью «Машинное бюро», распахнул ее и крикнул: — Мадемуазель Катрин, потрудитесь выйти из комнаты, мосье Картье должен переодеться!

На пороге комнаты возникла высокая, полная брюнетка с красивым надменно-презрительным лицом, грубо обезображенным заячьей губой. Ни на кого не глядя, она величественно прошла к выходной двери, и тут обнаружилось, что она слегка припадает на одну ногу. Было что-то отталкивающее во всем облике этой лагерной мадонны, добровольно выстукивающей на машинке изуверские приказы, инструкции и отчеты.

— Переоденьтесь, Картье, — Барзак протянул ему небольшой чемодан. — Вы найдете здесь все необходимое.

Минут через пять из комнаты машинистки появился совсем другой человек. Картье от природы был худ, жилист, строен, широкоплеч, и полугодовое заключение почти не сказалось на его фигуре. Вот почему его летний светло-серый костюм, который тетя Мари прислала с Барзаком, оказался ему впору и придавал ему элегантный вид.

— Знаешь, Анри, — тихо сказал ему на ухо Барзак, — если бы не борода, ты все тот же…

— Это вовсе не я, — с шутливой серьезностью возразил Картье, — это препарат нашего милого доктора!