Конец истории
Шрифт:
Едва ли я мог тогда представить, что в руины могут превратиться не только забытые и уединённые северные деревни, но и целые города, и даже страны. Всё может разом обратиться в прах и превратиться в кучу почерневших брёвен, едва напоминающих об уюте и спокойствии деревенской жизни. Наверное, и село моей бабушки стало теперь такой же ороговевшей язвой на теле планеты. Никому не нужной и обречённой быть переваренной землёй.
Может, трагедия одной деревни из моего, не так страшна, как то, что я вижу в Мышкине, или как то, что я видел в Эстонии, полностью (за исключением Нарвы) покинутой жителями.
В этом падении мне даже уже не больно от того, что моё прошлое рассыпается в прах. Мне просто грустно, что всё в этом мире едва ли вечно. И некоторые вещи исчезают безвозвратно. Мы просто не в силах их сохранить и можем поймать лишь мгновенное ощущение, что всё равно может оказаться в последствии болезненным. Особенно паршиво стало, когда мы продвинулись слегка в глубь города и встретили следующие опорные пункты хоритов в неплохо сохранившихся зданиях парочки небольших музеев.
В этом была какая-то злая ирония: место для сохранения истории мало того, что варварски использовалось, как военное укрепление, так ещё и варварски стиралось с лица Земли одним нажатием на рычаг. Я даже начинаю думать, что раз всем плевать на наследие былого, то быть может варварство пытаться его сохранить?
Грохот от выстрелов стоял такой, что даже выданные нам активные наушники не спасали. За несколько минут, большая часть уцелевших строений в этом районе было развеяно двумя гладкоствольными стодвадцатипятимиллиметровыми пушками. Уцелел только один из музеев, в небольшом каменном доме. На нём красовалась надпись: «Музей печатного дела. Редакция газеты Волжская зыбь». А из-под него и исходил сигнал от чёрного ящика.
Вероятно, под ним и прятался старый бункер, куда запрятались повстанцы. Никто бы и до «Того дня» не стал бы искать секретный комплекс под редакцией древней региональной газеты, а уж сейчас к ним бы в иных обстоятельствах вообще никто бы не сунулся. Так что укрытие у хоритов было просто отличным. Просто ведущий в этой игре в прятки попался нечестный.
Когда выстрелы наконец утихли, настала давящая звенящая тишина. Теперь наши невольные враги должны были сделать свой ход. Что это будет? Ответная стрельба? Упорное молчание? Попытка договориться?
От этой непредсказуемости мне было не по себе. Конечно, едва ли я мог бы физически пострадать в текущем положении дел. Всё же под шестью сотнями миллиметров комбинированной брони, я чувствовал себя практически неуязвимым. А вот моё время, которое пришлось бы потратить на ожидание исхода очень зависело от того, как поступят хориты. Что если они решат отсидеться за дверью бункера? Как быстро их смогут выкурить оттуда? И смогут ли?
Думается, эта сокрытая подземная крепость вполне может подходить для того, чтобы удерживать осаду многие года. Может, если она планировалась, как убежище на случай ядерной войны (что очень вероятно в этой стране), то их не получиться выкурить ни бомбами, ни газом,
Однако, вопреки моим опасениям, повстанцы решили поступить совсем иначе. Из окна нижнего этажа редакции показался белый флаг, сделанный из футболки и палки. Вместе с ним, наружу вылез и мужчина в очень потрёпанной тёмно-синей форме бывшей полиции. Он крикнул войскам фараона:
– Эй вы, не стреляйте! Мы готовы к переговорам!
В ответ на это, из командирского люка «восьмидесятки» высунулся уже знакомый нам танкист и поднятым в воздух кулаком дал сигнал своим не стрелять. Затем он обратился к человеку в окне:
– Тогда давайте поговорим. Я командир танковых частей Белого Города, Двойной Сокол. С кем имею честь?
– Ха! «Двойной Сокол»? А по-нашему тебя как звать?
– Если хочешь так, то ладно, зови меня полковник Егор Сапогов, но сначала сам представься, а то не дело!
– Михаил Коваленко. Бывший сотрудник внутрянки, ныне один из глав нашего движения за старые порядки. А потому могу от лица нашего сообщества вести переговоры о…
– Незамедлительной полной капитуляции?
– Нет! – мужчина решительно замотал головой, – Вы нас так просто не возьмёте! Зубы обломаете о бетон!
– Тогда зачем ты решился со мной говорить? Сидел бы себе внутри своего бункера и ждал бы пока мы его не вскроем! Думаешь, наших ресурсов не хватит для того, чтобы вскрыть эту, во всех смыслах, консерву?
– Думаю, что не хватит. Но также и оцениваю риски многолетнего сидения под землёй, без солнечного света. Я бы сказал, что у нас тут ситуация в высшей степени патовая. Вы будете вынуждены держать силы в регионе, пока мы не выйдем. А мы не сможем продолжать свою деятельность в осаде. Поэтому я и предлагаю договориться! Мы готовы на определённые уступки, если вы также пойдёте на компромиссы!
– Хорошо, я думаю, что можно это обсудить! От лица великого фараона, я могу гарантировать вам почётный плен при разоружении. Вас не казнят, уже неплохо, правда?
– Нас не казнят и внутри! А кроме того, ещё и не разоружат!
– Что же, хочешь, чтобы мы вас отпустили дальше мешать нам вести дела на севере нашей же земли?
– Кто вам внушил, что эта земля ваша? Здесь всегда правили Иваны, а не «Двойные Соколы»!
– Времена меняются, господа! Прогресс идёт вперёд! Сильные завоёвывают место под солнцем, а слабые исчезают в мраке истории!
– Хочешь ещё померяться силой?
– Ещё бы! Ты можешь прятаться и дрожать сколько угодно, но где все твои люди, помимо тех, кто были также трусливы, что и ты?
Я понимал, к чему идут их переговоры. К эскалации. К пустой, бессмысленной и затягивающей время до бесконечности, грызне, которая не кончиться. Никто не хотел уступать. Никто и не мог уступить. Фараон не мог позволить мятежникам продолжать свою деятельность, а тем более уйти куда-то, где они смогут организовать новое убежище. Это делало бессмысленным всю его операцию.
Тут то я и решил вмешаться. Не потому, что испытывал сочувствие к одной из сторон, но потому, что испытывал его к своему времени: