Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

Крапивин Владислав

КЛАДБИЩЕНСКИЙ СТОРОЖ

1

Бумажного кораблика на могиле не было. Вернее, был, но не Петькин, а мой, старый. Тот, что я оставил здесь прошлой осенью. Он съежился, потемнел, серым комочком прятался в путанице прошлогодней и свежей травы.

Вот и все… Как быть дальше, я не знал.

Мама смотрела с эмалевого медальона как-то виновато и с печальной просьбой: "Ты уж постарайся, найди его…" Я отвел глаза… Что я могу

ответить, что сделать?

И все же я не уходил.

Если и была хоть какая-то надежда найти след, зацепить ниточку поиска, то именно здесь, в этом печальном месте.

И я стоял у заросшего холмика с серым камнем, словно ждал чего-то. Хотя, если подумать, чего было ждать-то?

День выдался пасмурный. Было полутемно. Кругом чаща из кустов сирени, бузины и шиповника. А над ней столетние березы и почти черные сосны. Оттуда сквозь листву иногда пробивался редкий дождик.

Я наконец оглянулся. И вспомнил, что недалеко за кустами каменный дом, где обитали парни, которые восстанавливали памятник.

Может быть, они видели Петьку?

Это была бы зацепка и новая надежда.

Путаясь башмаками в плетях мышиного гороха, я пошел к тропинке. Зашагал мимо кривых оградок и обелисков. И услышал встречные шелестящие шаги.

Из гущи рябин вышел на тропинку сутулый высокий дед в длинном одеянии, похожем на ветхий темно-серый халат. Косматостью дед напоминал Леонардо да Винчи. Только борода и светлые волосы не были ухожены, как у известного по портретам знаменитого итальянца.

Возможно, это был один из тех бесприютных старцев, что жили в хибарах и склепах на заброшенных кладбищах (и, кстати, неплохо там устраивались). Я слышал о таких.

В движениях старика, однако, не было свойственной нищему нарочитой робости. Он шел по-хозяйски. Подол его хламиды размашисто пригибал головки травы по краям тропинки.

Я сделал шаг в сторону, чтобы пропустить старика. Он мельком, вроде бы безучастно, глянул на меня светло-серыми глазами с покрасневшими старческими веками и густыми прожилками на белках.

Мы разошлись. Но почти сразу шелест шагов позади меня стих.

– Постойте, сударь.

Голос был негромкий, но сильный, густой. На таком глуховатом выдохе.

Я обернулся. Дед, сутулясь, глядел на меня из-под кустистых бровей. Так смотрит строгий, но не злой и достаточно воспитанный сторож, повстречавший незваного посетителя в запертом саду. Впрочем, следующая его фраза прозвучала мягче:

– Мне показалось, что вы кого-то ищете.

Что мне было терять? И что скрывать? А тут – вдруг какой-то проблеск?

– Да, – отозвался я и вздрогнул от надрыва в собственном голосе. – Я ищу мальчика. Мы жили в Византийске, я уехал в дальнюю экспедицию, а он остался в интернате. Когда я вернулся, мне сказали, что он ушел из интерната и уехал сюда. Здесь у него… родина. Но ни друзей, ни знакомых… И вот – ищу…

–

А давно он оказался в Старотополе?

– Судя по всему, в начале июня…

Старик подумал, глядя в сторону, пошевелил бровями. Сказал то ли мне, то ли себе как-то отрешенно:

– С тех пор мальчиков привозили четыре раза…

– Куда… привозили? – выговорил я. Понял не все, но страхом обдало с головы до ног.

Старик опять глянул мне в лицо:

– Вы же сами решили искать здесь… Но это на другом краю. Идемте.

Я послушно, с нехорошей слабостью и тоской двинулся за стариком. Кое-где по тропинкам, а порой и прямо через кусты.

Не оборачиваясь, дед проговорил все так же глухо, с выдохом:

– В основном привозят мальчиков. Девочек было всего шесть. А всего, начиная с января, восемьдесят шесть человек… Но вас ведь интересуют лишь те, что летом. Их было сорок четыре. Последние девять – в прошлый понедельник. Чаще всего привозят по понедельникам…

Это был какой-то жуткий сон, бред. Мы шли, шли, а он говорил, спокойно так…

Наконец оказались мы у кривой кладбищенской изгороди – здесь она была сложена из кирпича – высокая, глухая.

На голом месте – без кустов, с невысокой травой – тянулись длинные, редко поросшие валики глинистой земли. На них стояли палки с дощечками – редко и косо. Они похожи были на фанерные лопатки, какими в раннем детстве я разгребал снег.

– Вот… – Старик остановился. – Последний приют тех, у кого в жизни приюта не было… Да и жизни-то, можно сказать, почти не было…

Он что-то прошептал, перекрестился, взмахивая широким рукавом, и отошел, словно говоря: "Теперь смотрите сами".

Я будто сквозь сонную серую пелену смотрел на некрашеные деревянные дощечки. На каждой был сверху нарисован черный крестик, а потом шли надписи:

18.05.2048. Костик Стрельцов, 9 лет. Тим Караулов, 12 лет. Ян Красаускас, 8 лет. Андрей, 14 лет. Сережа, 5 лет. Щелчок, 10 лет. Мухомор, 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 13 лет. Неизвестный мальчик, ок. 11 лет. Неизвестный мальчик, ок. 14 лет…

Завороженно, как в гипнозе, я переходил от таблички к табличке. От одной длинной могилы к другой. И осознанным чувством было лишь одно: перехватившее горло жуткое ожидание, что сейчас увижу: "Петя Викулов, 12 лет"…

Но имен было немного. Чаще "неизвестный", "неизвестный"…

А Петька… кому он здесь мог быть известен?!

– Как имя вашего мальчика? – спросил старик. Он опять подошел и стоял сзади.

– Петр… Петька… Петя Викулов…

– Нет здесь такого, – ласково сказал старик, и я ощутил мгновенную режущую благодарность – и за ласковость, и за это "нет". Но облегчение было секундным.

– Здесь же… столько неизвестных… которым двенадцать…

– Молитесь, чтобы не было его и среди них…

Я молился. Отчаянно, без слов, одной болью сердца.