Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Время я сообщил предположительное. Места высадки не знал.
— Вы только сейчас сказали, что части, из которых формировался десант, сосредоточивались в Керчи и Феодосии. Разве трудно было предположить, что погрузка его будет производиться там же, а следовательно, высадка — в ближайшей точке.
— У меня не было задания высказывать предположения. Я освещал обстановку. Командование должно было предположить место высадки, исходя из анализа всей собранной информации. Что касается оценки состояния тыла — я, на мой взгляд, дал ее верно.
— Это на ваш взгляд…
— Да. Я отмечал в частях Улагая, собственно, во всем его воинстве, организационные недостатки, междоусобицы, интриги. Они были и сразу сказались на результатах, как только десант высадился на Кубани.
— Как они проявились?
— Что,
— Конечно. А вы куда-то торопитесь?
— Мне торопиться некуда.
— Ну вот и отвечайте на вопрос.
— Хорошо. Когда был объявлен поход на Кубань, к Врангелю ринулась старая кубанская войсковая администрация, пересиживавшая черные дни в Крыму, и потребовала восстановления ее в правах и переправки на Кубань в полном составе. Врангель почему-то выразил старому аппарату недоверие и приказал Улагаю сформировать новый. При погрузке на корабли путь старой администрации был прегражден, но каким-то образом она все-таки достигла пределов Кубани. Грызня между старой и новой обернулась невероятной жестокостью по отношению к казакам на захваченной территории и оттолкнула их от «избавителей». Это первый момент. Второй момент: десант не имел запасов оружия, и когда толпы местных повстанцев и зеленоармейцев Приморско-Ахтарской, Бриньковской, Ольгинской и других станиц вышли из плавней, их нечем было вооружить. Поболтавшись два-три дня без оружия, они снова уходили в камыши или разбегались по домам. Отсутствие продовольствия вело к грабежам и восстанавливало население против десанта.
— Где вы находились во время высадки десанта?
— В общей массе. А затем при оперативной части штаба генерала Улагая в Приморско-Ахтарской.
— Почему скрыли от командования, что высадка будет произведена в Приморско-Ахтарской?
— О местах погрузки я информировал. О месте высадки не знал. Тем более что десант высаживался одновременно в трех точках.
— Вы знаете, во сколько жизней обошлось Девятой армии это ваше незнание?
— В районе Приморско-Ахтарской на момент высадки десанта находилось всего лишь две роты красноармейцев, которые не приняли боя и отошли. Не знаю, может быть, нашему командованию удалось разгадать замысел и отход был умышленным, чтобы завлечь Улагая вглубь. Увлекшись наступлением, генерал оставил Приморско-Ахтарскую — главную базу десанта, ринулся на Тимашевскую с прицелом на Екатеринодар — и потерял половину десанта. Нашим удалось провести у него в тылу ряд важных операций и вынудить оперчасть бежать в Ачуево. Конец вы знаете: Улагаю пришлось бежать, а Врангель не смог выделить ему резерв для оказания помощи.
— У него его просто не было, — заметил следователь.
— Да. Для этого ему пришлось бы сорвать операцию в Северной Таврии.
— Складно вы, Малкин, врете. Или все-таки вы рассказали правду?
— Мне нет смысла что-нибудь скрывать или преувеличивать, тем более что этот эпизод не ухудшит и не улучшит моего положения. Я ведь понимаю, что моя песенка спета.
— Не надо так мрачно, Малкин. Кто знает, куда кривая выведет? Какими были ваши отношения с Кабаевым до вашего разоблачения?
— Сугубо служебными.
— А он утверждает — дружескими.
— Значит, он воспринимал их такими. Я же утверждаю, что отношения с ним были чисто служебными. Но среди других я его выделял особо, потому что он отличался от прочих живостью ума и большим трудолюбием.
— Пьянство с подчиненными входило в круг ваших служебных обязанностей?
— Разумеется, нет.
— С Кабаевым вы пили систематически. Значит, налицо неслужебные отношения.
— Кроме служебных существуют еще чисто человеческие отношения. С Кабаевым мы давно работали вместе, я знал его как порядочного человека, доверял ему, а когда стал начальником Управления — взял к себе на ответственную должность. Или вы полагаете, что, возвысившись, я должен был порвать со своими прежними привязанностями?
— Вот видите, как вы противоречивы. Говорите о привязанностях. Значит, ваши отношения были достаточно близкими?
— Я уважал его, доверял и ценил как специалиста высочайшего класса.
— И он использовал вашу привязанность к нему в корыстных целях?
— Нет. Этого не было.
— Однако
— Когда я работал начальником Сочинского горотдела НКВД, он ежегодно приезжал в Сочи в особый курортный период для оказания практической помощи. Уже тогда я решил взять его к себе заместителем, так как чувствовал в нем массу творческой энергии. Более того, я уже обговорил с ним этот вопрос, получил принципиальное согласие и собирался обратиться с рапортом в УНКВД к Люшкову. Перед отъездом в ДВК, о чем я не знал, Люшков вызвал меня к себе с докладом о состоянии дел. Я, воспользовавшись случаем, заговорил с ним о Кабаеве. Люшков, выслушав меня, пообещал решить вопрос положительно, но сподличал и увез его с собой.
— И вы бросились на выручку?
— А почему я должен был отдавать кому-то толкового работника? Я обратился с рапортом к Фриновскому, и он помог.
— Почему он пошел вам навстречу? Разве ДВК не нужны толковые кадры?
— Разумеется, нужны. Но обеспечение безопасности руководителей государства в Сочи я все-таки ставил на передний план.
— Вы лицемерите, Малкин. Кабаев нужен был вам как участник заговора, как один из исполнителей ваших террористических замыслов.
— Я не понимаю, о чем вы говорите. По-моему, в самом начале мы определились, что ни о каких терактах речи быть не может, поскольку их просто не существовало…
— Я говорю о террористических актах, которые вы по заданию Дагина намеревались осуществить в отношении товарищей Сталина, Калинина, Жданова, Ворошилова и других видных партийных и государственных деятелей.
— Это неправда. Я это категорически отвергаю.
— Естественная реакция врага народа, поэтому я на вас не обижаюсь. Кабаев, Абакумов, Шашкин — все близкие вам люди, которыми вы укрепляли кадры Управления, без всякого нажима со стороны следствия дали показания о подготовленных вами терактах, исполнителями которых они должны были явиться.
— Это неправда. Такие показания они не Могли дать без нажима.
— Вот их протоколы. Читайте! — следователь подвинул Малкину дело, открытое на одной из закладок. — Вот отсюда: «Установку по террористической работе я получал непосредственно от Малкина…» и до сих.
Малкин прочел.
— Не верю! Такого не может быть. Он не мог показать такое.
— Вы не верите своим глазам?
— Я не верю, что эти показания даны добровольно.
— Я разрешаю вам прочесть весь протокол. Показания Абакумова и Шашкина тоже. Читайте! И обратите внимание на детали. Фантазия следователя не может дойти до таких подробностей. И под нажимом такие детали не дашь. Читайте, читайте! — следователь отошел к окну, оставив Малкина наедине с делом. Он медленно вчитывался в показания Кабаева, обдумывая каждую фразу, и чем далее читал, тем более убеждался: Кабаев предал. Нет, не предал — оговорил. Оговорил себя и его, Малкина. Все установки на повышение бдительности, которые он дал Кабаеву в преддверии особого курортного периода: рациональная расстановка трассовой агентуры, выявление и устранение всех неблагонадежных в сфере обслуживания, устранение помех для движения транспорта на маршрутах передвижения специальных кортежей и даже меры по обеспечению безопасности в Красной Поляне — все было дано с обратным смыслом. Вероятно, авторы протокола умело использовали материалы оперативных совещаний, чтобы придать достоверность выдвигаемому обвинению. «Бедный, бедный Кабаев! Представляю, как ты мучился, подписывая эту стряпню, и как терзаешь себя сейчас, если еще жив!»
— Все, что здесь написано, лопнет, как мыльный пузырь, если вы внимательно ознакомитесь с протоколами оперативных совещаний в Сочи. Я как раз давал противоположные по смыслу указания. Соответствующие пометки есть в моих записных книжках, которые наверняка изъяты при обыске. Я убедительно прошу вас ознакомиться с этими материалами, приобщить их к делу и учесть при оценке моей деятельности.
— Все ваши протоколы и записные книжки — камуфляж на случай разоблачения. Вы заметили, я все время отношусь к вам как к опытному, умному врагу. Именно таким я вас считаю. И потому уверен, что на совещаниях вы говорили правильные вещи, а наедине давали Кабаеву указания, соответствующие вашим истинным намерениям.